– Ты уверен?
– Такое, типа, не забудешь.
– Какой джем? – уточнила Гленда.
– А че?
– Я полагаю, такой эффект может дать айва. Или чили. Впрочем, не понимаю, при чем тут сахарная посыпка. Не вижу в ней никакого смысла.
– Это же Игорь. Какой тут смысл.
– Но он предупредил тебя насчет Натта?
– Да, но вряд ли он имел в виду «запирайте пироги на замок»! У тебя из-за них, типа, будут неприятности?
– Нет, в холодильнике как раз поспевает следующая партия. Пироги вкуснее всего, когда дойдут. Если имеешь дело с пирогами, лучше наготовить их впрок.
Гленда посмотрела на Натта и продолжала:
– Ты хочешь сказать, что О’Столлопы переломали ему кости, а потом он своими ногами вышел из больницы госпожи Сибиллы?
– Он умер! Это даже старина Пикша заметил.
Оба уставились на Натта.
– Но сейчас он живой, – заявила Гленда. Это прозвучало как обвинение.
– Слушай, – сказал Трев, – я про Убервальд знаю только то, что там, типа, есть вампиры и вервольфы. Но вампиры, кажется, не особо интересуются пирогами. И на прошлой неделе было полнолуние, а Натт вел себя как обычно… ну, не страннее, чем всегда.
Гленда понизила голос.
– Может быть, он зомби… нет, зомби тоже не едят пироги.
Она продолжала смотреть на Натта, и какая-то другая часть ее сознания вдруг вспомнила…
– В среду вечером в университете будет банкет. Патриций Витинари, вместе с волшебниками, что-то задумал. Не сомневаюсь, речь пойдет о футболе.
– И че?
– У него, наверное, какой-то план. Мерзкий план. Сегодня волшебники пришли на матч и делали заметки! Только не говори, что это нормально. Футбол собираются запретить, вот в чем дело!
– И хорошо!
– Тревор Навроде, как ты можешь это говорить! Твой отец…
– …умер, потому что был дурак, – закончил Трев. – И не говори мне, что именно так он и хотел умереть. Такой смерти никто себе не желает.
– Но он любил футбол!
– И че? Ну и че? О’Столлопы тоже любят футбол. И Энди Шенк любит футбол. Ну и че? Не считая сегодня, сколько раз ты видела мяч? Сомневаюсь, что хоть один!
– Да, но дело ведь не в футболе…
– Типа, на футболе дело не в футболе?
Гленда пожалела, что у нее нет хорошего образования. Точнее говоря, хоть какого-нибудь образования. Но отступать она не собиралась.
– Дело в единстве, – сказала она. – В том, чтобы быть частью целого. Вместе петь. Все делать сообща.
– Я думаю, мисс Гленда, – отозвался Натт со своей подстилки, – что вам следует ознакомиться с сочинением Траузенблета «Der Selbst uberschritten durch das Ganze».
Они вновь уставились на Натта, разинув рты. Он открыл глаза и лежал, глядя в потолок.
– Одинокая душа пытается прикоснуться к душе всего человечества и, возможно, даже более того. Перевод У. И. Г. Спокноча, «В поисках целого», испорчен, хоть и в целом понятен, из-за того, что он на протяжении всего текста ошибочно переводит bewusstseinsschwelle как «прическа».
Трев и Гленда переглянулись. Трев пожал плечами. С чего бы начать?
Гленда кашлянула.
– Мистер Натт, вы живы, умерли или что?
– Я жив, спасибо, что спросили.
– Но я видел, как тебя убили! – воскликнул Трев. – Мы бежали всю дорогу до госпожи Сибиллы!
– А, – сказал Натт. – Простите, я не помню. Видимо, диагноз был ошибочный. Я не прав?
Они посмотрели друг на друга. Треву досталось по полной программе. Когда Гленда сердилась, под ее взглядом трескалось стекло. Но Натт попал в точку. Трудно спорить с человеком, который утверждает, что жив.
– Э… а потом ты вернулся и съел девять пирогов, – сказала Гленда.
– Похоже, они тебе не повредили, – с наигранной бодростью ввернул Трев.
– Правда, не понимаю, как они поместились, – закончила Гленда. – Из них любого хватило бы, чтобы наесться до отвала.
– Вы на меня сердитесь! – Натт явно испугался.
– Давайте успокоимся все, ладно? – перебил Трев. – Я здорово перепугался, не совру. Но я не сержусь. Мы твои друзья.
– Я должен вести себя прилично! Я должен приносить пользу! – эти слова срывались с губ Натта, как заклинание.
Гленда взяла его за обе руки.
– Послушай, я тоже не сержусь из-за пирогов, честное слово. Мне приятно, если у человека хороший аппетит. Но ты должен объяснить, что случилось. Ты совершил что-то недозволенное?
– Я должен помогать, – сказал Натт, осторожно отстраняясь и отводя глаза. – Должен вести себя прилично. Не лгать. Быть полезным. Спасибо, вы очень добры.
Он встал, принес из дальнего угла корзину со свечами, включил свою машинку и принялся за работу, не обращая внимания на Гленду и Трева.
– Ты понимаешь, что творится у него в голове? – шепотом спросила она.
– В детстве он семь лет провел прикованным к наковальне, – сказал Трев.
– Что? Какой ужас! С ним поступили очень жестоко!
– Ну да, или просто постарались сделать так, чтобы он точно не освободился.
– Вещи редко бывают такими, какими кажутся, мистер Трев, – сказал Натт, продолжая работать с лихорадочной быстротой, – а акустика в этом подвале очень хорошая. Ваш отец ведь любил вас?
– Че? – Трев покраснел.
– Он любил вас, брал с собой на футбол, угощал пирогом, учил болеть за «Колиглазов», сажал на плечи, чтобы вам было видно игру?
– Не говори так о моем старике!
Гленда взяла Трева за руку.
– Все нормально, Трев, все в порядке, он ведь просто так спрашивает, честное слово.
– Но вы возненавидели его, потому что он оказался обыкновенным смертным и умер на мостовой, – закончил Натт, беря очередную необработанную свечу.
– А вот это уже хуже, – заметила Гленда.
Натт не обратил на нее внимания.
– Он вас подвел, мистер Трев. Оказалось, что тот, на кого маленький мальчик смотрел как на бога, – обычный человек. Каждый в этом городе, кто хоть раз видел футбол, слышал имя Дэйва Навроде. Если ваш отец и был глупцом, значит, всякий, кто взбирается на гору или переплывает бурную реку, глупец. Если он был глупцом, значит, глуп был тот, кто первым попытался укротить огонь. Если он был глупцом – значит, глуп был тот, кто первым попробовал устрицу… хотя вынужден заметить, что, учитывая разделение труда в ранней культуре охотников и собирателей, это, скорее всего, была женщина. Возможно, только глупцы встают поутру с постели. Но после смерти некоторые из них сияют, как звезды, и ваш отец именно таков. Когда он умер, люди забыли глупость и запомнили блеск. Вы ничего не могли поделать. Вы не могли его остановить. Иначе он не был бы Дэйвом Навроде – человеком, имя которого означает футбол для тысяч других…
