В тот день я, как обычно, ехал сидя в вагоне линии Тодзай. На Каябатё пересел на линию Хибия. Станции по порядку: Каябатё, Хаттёбори, Цукидзи. На всех трех сплошная давка. Особенно на пересадке с линии Тодзай. Голова поезда ближе всего к выходу на пересадку, пройдя по переходу, там садишься в конец поезда линии Хибия. Просто пересечение станций находится под прямым углом, и здесь самый напряженный поток пассажиров.
Видимо, поэтому я стараюсь не садиться в последние вагоны линии Хибия, а проходить вперед по платформе. В хвосте всегда давка, не всегда еще попадешь в вагон. К тому же мой выход на Цукидзи в голове поезда, в том числе поэтому мне удобнее проходить вперед.
Иду вперед по платформе, насколько это удается, и где-то там сажусь в вагон. Есть время — дохожу до первого вагона, нет — стараюсь сесть как получится. Иными словами, определяю место посадки по времени прибытия поезда на платформу. И чем дальше проходишь вперед, тем свободнее внутри. На работу езжу всегда в одно и то же время и уже знаю, когда появится поезд. Выходит, чаще всего я сажусь в вагон где-то посередине состава.
В тот день поезд немного запоздал. Помню, что прошел по платформе дальше обычного. Сел в вагон далеко впереди. Поезд был, как всегда, а может, чуточку сильнее полон. Рабочий день между выходными — народу должно быть мало, но оказалось все наоборот. В какой по счету сел я вагон, не знаю. Уже потом, вспоминая место посадки, пришел к мысли о четвертом.
Пока я ехал, обратил внимание на большое количество кашляющих людей. Закашлялся и я, предполагая, что подхватил простуду. Причем не только я один. Помню, подумал: они что, все тоже заболели? Было тяжело дышать. Я выходил на Цукидзи. Хотелось как можно скорее оказаться наверху, вдохнуть свежего воздуха. Поэтому стоило поезду остановиться на Цукидзи, я спешно вышел и двинулся к выходу. Проходя перед третьим вагоном, я вскользь заметил, что в вагоне лежит один, а снаружи один или два человека. Все — пассажиры.
Выйдя наружу, я вдохнул полной грудью и почувствовал, как полегчало. И пошел прямо на работу. Добравшись до рабочего места, поймал себя на мысли: сегодня как-то мрачновато. Помню, посмотрел на потолок, включен ли свет. Такое ощущение, что повсеместно не хватает яркости. Но другие так не считали, ничего не могу понять. У кого-то болела голова, но в целом ощущения ненормальности происходящего еще не было.
Тем временем за окном начал кружить вертолет. Наше здание очень высокое, окна выходят на Гиндзу. Смотрю — там опускается вниз вертолет. А приходящие на работу в один голос твердят: «В метро что-то неладное». — Раз так, решили включить телевизор. Но там еще ничего не было. Информация не поступала. Подумали, что телевизор все-таки лучше оставить включенным.
Некоторые до сих пор на работе не появились. Тут я начал волноваться: странно, что же могло произойти? Все должны были прийти, но почти никого нет. Затем посыпались телефонные звонки: мол, задерживаемся, опаздываем. Первый телевизионный блок новостей о произошедшем показали около девяти — где-то примерно без десяти минут. Тогда мы поняли: стряслась серьезная беда.
Между тем, в общем отделе выяснили, сколько еще пострадало сотрудников, и всех нас направили в больницу. Дай бог памяти, человек шесть. Точно не помню, но шесть или семь человек расселись по двум рабочим машинам и поехали в больницу медицинского института Сёва. Тогда еще я никаких отклонений в состоянии не ощущал. Глаза не болели, кашель прекратился, и лишь слегка темновато вокруг.
Приехали в больницу — нам сразу же поставили капельницы. Там уже знали, что это зарин — по факсу им отправили способы экстренной помощи в случае отравления этим смертоносным газом. В данном случае действуйте так, а в данном — вот эдак, значилось в факсе; больница так и делала. Нам объяснили, что возможно сужение зрачков. Сделали анализ крови, мочи, проверили зрение. Затем нас положили в одну палату, где мы два часа провели под капельницами.
Кому было похуже, те остались в больнице. Я был в порядке и пошел на работу. Из числа оставшихся ночью отпустили тех, кто мог обойтись без госпитализации. Стоило мне вернуться на работу, как начальник предложил уйти раньше времени. Говорит: наоборот, будешь мешать, если останешься. И я ближе к вечеру пошел домой.
Сначала состояние было легким, и я думал, что вскоре все пройдет, но оно вопреки ожиданиям затянулось. Всю неделю мне было скверно, болела голова. Как-то не отпускало. Зрачки особо не беспокоили, а вот голова болела. Надеялся, что за выходные все пройдет, но никак не проходило.
Несомненно, я чувствую злость по отношению к самому действию — распылению зарина. Но когда задаешься вопросом, в чем же зло, достаточно ли преследовать лишь самого преступника, я что-то начинаю недопонимать. Молодость всех нас без исключения пришлась на пору студенческих волнений, «великого отказа». Нас не увлекал спорт — собиралась группа не записанных ни в какие секции парней, и все занимались, чем хотели. Но раз так, что в случае чего может послужить моральной опорой? Человек — существо слабое, ему всегда необходимо на кого-то надеяться. Хорошо, если в такой ситуации ответ найдется сразу.
На работе в минуты сомнений очень спасает, когда сверху говорят: делай так. Что бы ни случилось, отвечать будет начальство. Самому же этой ответственности можно избежать. Особенно это прослеживается у людей нашего поколения. Поэтому я вполне могу понять, когда говорят, что над сознанием верующих осуществляется контроль.
Я сам из сферы естественных наук. В «Аум Синрикё» ведь тоже есть элита естественников? На собственном примере могу сказать: своим делом увлекаешься. Пусть твои собственные разработки используются для изготовления оружия — какое это имеет значение? Думаю, у каждого есть желание непременно довести начатое исследование до конца. В этом смысле, когда дело доходит до принятия общего решения, люди вроде нас чувствуют себя слабыми. И мне кажется, пусть решение, хорошее оно или плохое, не принято, сначала нужно изучить сам предмет с позиции логики, вследствие чего возникнут подталкивающие вопросы вроде: «хочу попробовать сделать это так», «что будет, сделай я так», «тогда выполним и этот опыт». Вот это я понимаю.
Мы имеем дело с вещами, мы действуем в тесном контакте с ними. Мы понимаем, в чем логика. Но когда от нас требуют решения в области, далекой от логики, мы сами многого не понимаем. Подобно тому, как это происходит сейчас — становишься управленцем фирмы, отстраняясь от исследований, и чем дальше, тем труднее контактировать с людьми. В такие минуты ничего не остается, как подводить итог, выслушав мнение как можно большего количества окружающих.
Какая вонь!
Доедем до станции Кодэмматё — выйдем наружу.
Тосио Мацумото (44 года)
В ходе подобной работы, когда выслушиваешь истории разных людей, так или иначе вырисовывается несколько характерных стереотипов. Г-н Мацумото не принадлежит ни к одному из них. Странным его назвать однозначно нельзя. Однако есть в его манере держать себя, в ответах нечто легкомысленное и непринужденное, за что невозможно уцепиться. Он не живет и не думает в соответствии с ценностями общества и коллектива, и создается впечатление, что он живет в мире, отличающемся от нашего, но он для него естественен. Не знаю, потому или нет, но ему уже за сорок, а на лице по-прежнему — выражение беззаботной молодости.
