У него семья из пяти человек, помимо жены — трое детей. К группе исполнителей преступления и в частном, и в общественном плане питает сильный нескрываемый гнев. В отношении полиции и средств массовой информации позволяет себе резкие язвительные высказывания. Слегка вспыльчив, но производит впечатление честного и искреннего человека.
Мы выслушали его рассказ в один февральский полдень. За окном кафе гостиницы на Аояма сыпал снег.
«Кто бы мог подумать, что в такой сверхбезопасной стране, как Япония, может произойти такое? Но оно произошло», — как бы смиряясь, говорит он и кивает.
Доехав до станции Каябатё линии Тодзай, я пересел на Хибия. На дорогу в один конец у меня уходит около часа. Вагон битком. Можете как-нибудь сами проехать, господин Мураками. Особенно ужасно — на линии Тодзай. Поднимешь руку и уже не опустишь. Из всех линий токийского метро эта, пожалуй, самая паршивая.
Обычно я сажусь в поезд, отправляющийся в 8:15. Но по понедельникам у нас планерки, поэтому выхожу раньше, чтобы поспеть на 7:55. К Каябатё подъехали около восьми. Там я сел на поезд до Нака-Мэгуро, отправляющийся в 8:02. Планерка начинается в четверть десятого, но я прихожу на работу с получасовым запасом. Загруженность линии Хибия почти всегда одинакова. Естественно, не сядешь. Говорят, зарин распылили в третьем вагоне? Я ехал в четвертом, причем в конце вагона, ближе к пятому. Я стоял, держась за поручни недалеко от дальней двери, и читал книгу. Название не вспомню, но что-то вроде исторического романа. Вдруг почувствовал запах, похожий на ацетон. Это действительно был запах ацетона. Я четко помню, как ощутил запах, когда мы проехали станцию Хаттёбори.
Почему это произошло? Потому что часть пассажиров из третьего вагона один за другим переходили в наш. Через дверь просочился воздух из соседнего вагона. Я еще подумал тогда: чем это пахнет? Бывает, молодые девушки делают в поезде маникюр. Вот я и подумал: кто-то снимает с ногтей лак, Запах походил на ацетон или этот лак. Причем неприятным его не назовешь.
Когда поезд остановился на Цукидзи, послышался крик о помощи. Очень громкий женский голос. Причем где-то поблизости. Метрах в четырех-пяти вперед, в сторону локомотива. Иными словами, где-то в третьем вагоне. Услышав крик, я подумал, что это банальная драка. Типа: чем они там с утра пораньше занимаются? Платформа была заполнена людьми, и фигуру кричащей не было видно.
Затем в вагоне сделали объявление: некоторым пассажирам стало плохо, из-за чего отправление поезда задерживается. Тем временем снаружи возникла суета, но я увлекся книгой, к тому же смог сесть. Спустя какое-то время раздалось новое объявление: ввиду происшествия поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны. И никаких подробностей.
Выхожу из вагона — впереди толпится народ. Опять донесся запах, похожий на ацетон. Со стороны того столпотворения. Опять сделали объявление: вспышка ядовитого газа, немедленно покиньте помещение станции.
Из-за скопления людей впереди основная масса пассажиров потянулась сплошным потоком на выход в другую сторону платформы, по направлению к Каябатё. Опять запахло ацетоном. Но человеческий нос, постепенно привыкая, перестает чувствовать запахи. Пассажиры, пройдя по платформе, выходили через задний турникет. Напоследок еще приостанавливались в надежде, что движение возобновится. Мое настроение мало чем отличалось от настроения остальных. Думал: метро встало, что же теперь делать? В комнате отдыха персонала и билетных кассах сидело несколько человек, которым стало плохо. Человека три-четыре, что-то вроде того. Когда я проходил через турникет, человек в очках, по виду — служащий, кричал: «Ой, мне плохо. Что же делается? Дайте куда-нибудь прилечь».
Я лишь подумал про себя: «Ишь чего захотел». Есть ведь такие, которые чуть что — начинают преувеличивать. Вот я и подумал: один из них.
Непонятно, будет поезд или нет. И я пошел к монитору, на котором видна вся платформа. Делать было нечего, а поблизости оказался такой монитор. Смотрю — а там лежат три человека. Мужчины или женщины, непонятно. Один прислонился к стене. Но рядом — ни одного работника станции. И никого, кроме тех троих. Странная картина. Мне показалось, что те люди в опасности.
Но никакой напряженности не было. Нет, нисколько. Ну сказали, что ядовитый газ, а умирают от него или нет, никто пояснить не соизволил. Пока я размышлял, как добраться на работу, раздались сирены полицейских машин или «скорой помощи».
Поняв, что могу выйти лишь на Гиндзу, я двинулся к выходу. Прошел до перекрестка Цукидзи в сторону рыбного рынка. Если пойти оттуда направо, будет театр Кабуки. Но стоило мне пройти прямо в начало станции Цукидзи, как показались расстеленные перед выходом водозащитные полиэтиленовые подстилки голубого цвета, на которых сидело много людей. Трое-четверо лежали.
Вот это да! Что там случилось? Что произошло? Был там один станционный работник лет сорока, но он как-то жалко шмыгал носом. Видимо, повредил слизистую оболочку. Но тогда я еще не знал, что к чему, и лишь подумал: эй, господин железнодорожник, мог бы подтереть свой сопливый нос.
Но уже вскоре абсолютно то же самое началось со мной. В тот же день после совещания о наличном обороте я пошел съесть на обед «рамэн». После «рамэна» в холодную погоду бывает из носа течет, но не ручьями же. Да так сильно, что не успеваешь поднести салфетку.
Хотя когда я шел мимо лежавших на подстилке людей, чувствовал себя вполне прилично. Только подумал: жалко их, не повезло. Что я тогда знал? Случилось какое-то происшествие, протекло немного химического раствора, и вот окружающим и стало немного хуже.
На работу пришел в 9:15. Едва-едва успев на планерку. Уже потом мне сказали, что на планерке я тараторил без умолку. Хотя мне самому казалось, что говорю как обычно. И еще у меня ярко сверкали глаза. Все невольно подумали: чего это он с утра такой напряженный? Такое я производил впечатление. Не был похож на себя. Но сам я ничего подобного за собой не замечал.
Был эффект сужения зрачков. Придя на работу, первым делом обратил внимание на темноту в помещении. Хотя неудобств при этом не ощущал. Писать мне по работе почти не приходится. Разве что ставить печати. Как назло, в тот день не нашлось никакого документа для ознакомления. Поэтому я не сразу обратил внимание.
Однако подчиненные рассказали мне про зарин и посоветовали скорее обратиться в больницу. Я чувствовал себя вполне сносно, но решил на всякий случай в больницу сходить. Было это в половине четвертого. Там мне проверили зрачки, сказали, что ничего страшного, но порекомендовали ночь провести в палате. Не дай бог, что случится. Так же — «на всякий случай» — воткнули капельницу.
Однако в семь или восемь вечера я попробовал было встать и не смог. Не опираясь ни на что, встать не могу. Ноги подкашиваются, вот-вот упаду… На следующее утро состояние ухудшилось, аппетит пропал, подташнивает. Могу лишь чай потягивать. Ничего не съел ни утром, ни в обед. Вдобавок ко всему речь стала нечленораздельной.
Думаю, как побочный эффект от нейтрализующего средства начала отказывать память. Было это на второй день. Пришла жена в больницу, поговорили. Я ей говорю: нужно тебе кое-что передать, — и открываю сумку. Пока открывал, забыл, что собирался передать. Стало страшно. Жена тоже забеспокоилась.
