Однако отец не сказал всей правды насчет этой земли. И продавал он ее как раз потому, что пытался указывать Софии, где жить. А хотел он, чтобы она вернулась во Францию или куда-нибудь еще за границу. На учебу в университете можно было бы получить стипендию, хотя оставались еще расходы на жизнь. Элиас уже потратил на нее немало денег и, продав землю, смог бы тратить и дальше.
Именно об этом он и говорил, когда дочь вернулась с чистым стаканом и холодным лимонадом. И дядя Тони, и Эдвард Салман дружно согласились с тем, что ей надо ехать за границу.
– Слышишь, София? – сказал Тони. – Мы хотим лицезреть тебя на мировой арене.
– В качестве кого?
– Не важно.
На этот счет у него не было никаких соображений, и он прокричал ей вслед:
– Тебе здесь нечего делать, если, конечно, тебя не прельщает хевронское говно. Прав я?
Тони снова повернулся к столу. Элиас и Эдвард Салман одобрительно кивали головами: конечно, он был прав.
Юрист хотел точно знать, что именно случилось, когда потенциальные покупатели пришли осматривать участок Элиаса.
– Что случилось? – переспросил Элиас. – Семейка аль-Банна случилась. Они принялись кричать, размахивать палками, потрясать лопатами, старыми покрышками – всем, что под руку попадалось.
– Так они сами претендуют на эту землю?
– Им хотелось бы. Но они даже не интересуются ценой. Она им не нравится, соседи не нравятся.
– Но они ведь даже в другой зоне, – емко обозначил этим единственным английским словом накал страстей Тони.
– Они предпочитают бить фактами прямо на месте.
– Размахивая дубинками, – заметил юрист.
– Именно, – ответил Элиас. – Но также, скажем, устраивая там пикничок или подвешивая детские качели на наш кедр. Хотя, конечно, только против этого я бы не стал возражать.
– На основании своего профессионального опыта могу сказать, что все жители Хеврона – ужасные задиры, да к тому же бесстыжие. Просто кровь в жилах стынет.
Сам старик аль-Банна и его семья были в числе первых, кого переселяли из Хеврона в Вифлеем после того, как в конце 1995 года город перешел под протекторат палестинцев. Как и следовало ожидать, они стали плацдармом для всего своего клана, который был велик и могуч даже по хевронским меркам.
– Что же нам делать? – спросил Тони. – Мы все палестинцы, так почему они считают, что имеют больше прав?
– Если они не хотят платить объявленную цену, – сказал Эдвард Салман, – пусть лучше Вифлеем остается христианским городом.
Юрист в основном обращался к Тони, хотя у того не было прямой заинтересованности в продаже земли, принадлежащей брату. Но он не возражал, поскольку и сам имел сходные проблемы. Все они были доверены Салману, однако ни одна так и не приблизилась к решению.
Салман стукнул по столу. Все было ясно.
– Вот что я думаю. Тут либо одно, либо другое. Можно обратиться в суд Рамаллы, но тогда, наверное, с год придется ждать решения. Или мы сами обращаемся к совету клана и своими силами убеждаем его взять более строгую линию против хевронцев.
– Так что же, мы совсем ничего не можем сделать?
– Ну, не стоит настраивать себя так негативно. – Салман пожал плечами. – Настраивайся позитивно и думай о том, чтобы сесть в самолет и улететь отсюда навсегда.
Элиас вскинул руки:
– Боже, о боже! Вот это мечта.
– У меня тоже сильное искушение. Если я продам свою собственность, я, наверное, к вам присоединюсь, – сказал Тони.
– Ты хочешь все продать? – Голос Элиаса вдруг стал серьезным и тихим.
Тони кивнул еще до того, как заметил растущий в глазах своего брата страх.
– Кроме квартиры в Иерусалиме, конечно.
– Да, такую цену никто не даст, – согласился Эдвард Салман.
Следующие десять минут они сидели молча. Элиас знал, что за квартиру в Иерусалиме израильтяне были бы счастливы заплатить в шесть или семь раз больше, чем любой палестинец. Но потом полиция попросила бы жену Тони опознать его тело где-нибудь на заднем дворе супермаркета Зузу.
Самира Хури закрыла саммит, войдя в гостиную с тремя чашками кофе на жестяном подносе: универсальный сигнал сворачивать визит.
Самира всегда беспокоилась, что долгие разговоры истощают ее мужа, и действительно, лицо Элиаса было серым, несмотря на яркий полуденный солнечный свет. Эдвард Салман сделал глоток кофе. Когда он встал. Тони тоже поднялся.
– Пойдем вместе.
И они вразвалку направились к двери, ведущей в сад. Их "мерседесы" были припаркованы напротив дома, возле стены Баптистской воскресной школы. Когда они прошли через калитку, Тони раскрыл ладонь и сказал: "Попробуй".
На ладони у него лежал миндаль, только что сорванный с ветки. Хоть садик и был мал, Элиас все-таки нашел место для нескольких фруктовых деревьев – здесь имелись фиги, апельсин, оливки и парочка гранатовых кустов. Однако только миндаль приносил достаточно плодов. Остальные деревья росли просто для красоты – проще было покупать хорошие фрукты в магазине.
Слева находился тот самый клочок земли, который Элиас хотел продать. Он был небольшим, но выглядел вполне прилично, найти покупателя на него не составило бы труда.
Тони сказал:
– Видел?
– Тех двух парней возле дома?
– Это сыновья аль-Банны. Их у него пятеро и все такие головорезы.
Эдвард Салман опять взглянул.
– А что у них в этом строении?
– Птицеферма. Если подойдешь метров на двадцать к ней, сразу почуешь запах куриного дерьма.
– Птицеферма? Вроде как эта зона не предназначена для промышленности.
Тони фыркнул:
– А им-то что? Попробуй скажи им об этом. Нелегальный куриный бизнес, слыхал о таком?
Адвокат потер запястье.
– Вообще-то нет. Не сталкивался с этим в своей практике.
– Я иногда думаю – зачем в этой стране адвокаты, если все равно никто не соблюдает никакие законы?
Может, Салман слегка призадумается на эту тему по дороге домой. Но не слишком сильно – ехать-то ему всего минут пять. Тони не хотел напрягать его прекрасно настроенный адвокатский мозг.
Последнее время Тони старался относиться к адвокатам терпимее. У него уже не было энергии, как раньше, в возрасте двадцати или чуть больше тридцати, все время находиться вне закона. Его дом был тоже минутах в пяти езды. Можно дойти пешком, но по такой жаре не хотелось даже думать об этом. Ему всего сорок пять – еще не старость. Но он тучен, утомлен жизнью, и кровяное давление у него до смешного высокое, и стресс, в котором он постоянно находится, – до смешного хронический. Ему приходилось оплачивать колледж за двоих сыновей, что уже стоило сорок тысяч долларов в год, не говоря о расходах на их квартиры и карточки "Виза". Он торговал подержанными машинами, но никто теперь не хотел их покупать – все предпочитали тащиться по этой земле на своих ржавых двоих. Доходов не было никаких, он не мог свести концы с концами, и единственной его надеждой был этот несчастный клочок земли, который даже не имел названия. Но и продав его, он все равно не получил бы достаточно денег, чтобы справиться с проблемами.
