Солдат уже собирался закрыть задвижную дверцу, как вдруг кто-то закричал по-французски. И в дверях, задирая юбки, чтобы влезть в автобус, появилась та самая монахиня, с которой вчера познакомился Дэвид.
– Доброе утро, отец, – заговорила она уже по-английски, растягивая губы в улыбке.
– Хелло, – ответил Дэвид. – Сестра Хильда, кажется?
Глаза у нее были кроткими, как у коровы. Кивая головой, она опустила их долу, являя собой саму таинственность и печаль в стиле принцессы Дианы.
Сестра Хильда говорила по-английски, распевая гласные на немецкий манер, и голос ее уже не был таким скрипучим. По случаю этой встречи или нет, но он звучал нежнее, чем обычно. У Дэвида создалось впечатление, будто она знала, что он окажется в шеруте. Может, видела его издалека; он был последним пассажиром, садившимся в микроавтобус, прежде чем они тронулись с места. Дэвид тут же представил себе это нечестивое зрелище, как монашка чешет в погоне за ним по дороге, подбирая рукой подолы юбок и отбивая шаги мощными ногами, доставшимися ей в наследство от швейцарских горцев.
– Вы направляетесь в кафедральный собор, отец? – спросила она.
– Д-да, и туда, и вообще. Полная туристическая программа.
– Я могу вам все показать, отец.
Микроавтобус тронулся. Сестра Хильда стала пробираться назад к свободному месту, пробормотав "пардон", когда ее занесло на хрупкого вида женщину в черном. Место рядом с Дэвидом занимал подросток в джинсе. Сестра Хильда стала втискиваться в промежуток между пареньком и Дэвидом, оттесняя мальчика на самый край сиденья. И к моменту, когда микроавтобус миновал пункт проверки, они с Дэвидом оказались плотно прижаты друг к другу.
Это Тони настоял, чтобы они порознь приехали в Иерусалим. Там они должны были встретиться у него на квартире в Старом Городе, а потом отправиться пообедать вместе с юристом Эдвардом Салманом. Похоже, Салман наконец нашел способ представить Дэвида юридически законным владельцем внушительного куска недвижимости Тони. Еще там, на улице перед домом Софии, Дэвид сказал, что это стоит отметить. Тони вырвал страничку из справочника по Иерусалиму и пометил крестиком место, где у него квартира. Больше он не стал ничего писать. Вообще-то он хотел, чтобы Дэвид все запомнил, а потом уничтожил следы.
– Ладно, – сказал ему Дэвид, а про себя подумал: "Ну, ну, какая, ты думаешь, будет у меня память, если я всю жизнь курю траву?"
Карта лежала в верхнем кармане рубашки вместе с паспортом. Когда Дэвид засовывал паспорт на место, то слегка задел ее. Еще час, а то и больше она ему не понадобится, было всего 10.40. Дэвид рассчитывал побродить немного по городу и попробовать купить на улице Яффы чего-нибудь покурить. Сколько же дней прошло с тех пор, как он последний раз курил? В темноте микроавтобуса он зашевелил пальцами, производя быстрый подсчет, как вдруг его рука наткнулась на чью-то большую и мягкую руку.
– Я до сих пор еще взволнована тем, что живу так близко от Иерусалима, – сказала сестра Хильда.
Ее взволнованность выражалась легкой дрожью, которая передавалась от ее руки Дэвиду. – Где ступал ногой Спаситель, там и я ступаю. Понимаете?
Дэвид высвободил свою руку.
– Да.
Микроавтобус подъехал к отелю "Царь Давид" и остановился у ворот в городской стене, не заглушая мотора. Двое ребят из числа пассажиров открыли раздвижную дверцу, и, пока она открывалась и закрывалась, Дэвид разглядел вход в школу по другую сторону ворот. У него мелькнула мысль, не упустил ли он своего шанса. Может, ему стоило выскочить и спокойно сделать ноги? Ему показалось, что как раз эта школа и эти ворота были отмечены на карте Тони. Но пока карта лежала сложенная в кармане, он не мог проверить свою догадку.
– Вы часто ездите в Иерусалим или сейчас у вас что-то особенное? – спросил он сестру Хильду.
Пузырек слюны выступил у нее в уголке рта. Интересно, подумал Дэвид, не сидит ли она на лекарствах; пена на губах служила явным признаком антидепрессантов. Когда она заговорила, пузырек исчез.
– Сегодня я приняла неожиданное решение. Я увидела, как вы садились в шерут, и подумала, что так я убью двух зайцев. Буду вашим гидом и заодно расскажу про музыкальный фестиваль, на котором у вас есть возможность выступить.
Теперь его бред преследования уже не выглядел столь беспочвенным. Сестра Хильда действительно из-за него залезла в микроавтобус. Было ясно, что она относилась к тому типу прилипчивых зануд, от которых не так-то просто отделаться.
Микроавтобус спускался с холма. На светофоре он повернул направо и остановился между стоянкой такси и импровизированным рынком, расположившимся за городской стеной на новой площади. Когда все вышли, Дэвид обратил внимание, что у большинства пассажиров были сумки с дарами садов и огородов. Сегодня – овощной рынок. Примерно половина арабов, снующих между остановкой шерутов и городской стеной, были в национальной одежде, среди них женщины в длинных до пят хлопчатобумажных платьях, типичных для Вифлеема и окрестностей, – полностью черных за исключением вышитых на груди переплетенных красных цветов. В противоположность им, мужчины были одеты в западном стиле, и лишь некоторые носили длинные балахоны и тюрбаны.
Дэвид стоял на тротуаре, глядя на огромные ворота с куполом Мечети Омара, возвышающимся над зубчатой стеной. В голове у него вертелась лишь одна-единственная мысль о том, как попасть в Западный Иерусалим и зацепить наркотиков.
– Ладно... – произнес он.
Сестра Хильда потянула его за руку и сказала:
– Сюда.
На голубой дощечке было написано по-английски: "Дамасские Ворота". Были и еще какие-то надписи по-арабски и на иврите, но Дэвид их уже не понимал. Тут опять заговорила сестра Хильда.
– Крепостные ворота, – объявила она.
Они миновали тень, которую отбрасывали ворота, и оказались на оживленной городской улице. Солнце светило по-утреннему ярко, пробуждая город и вдыхая жизнь в его желтые камни. Дэвид был не совсем готов вписаться в этот круговорот, здесь чувствовался избыток жизни на слишком малом пространстве. Когда он вышел из тени на свет, шум усилился, словно кто-то повернул ручку громкости. Громкость росла, пока не достигла деления 10. На этой отметке шум и оставался все то время, что Дэвид был в городе – весь следующий час, в течение которого он пытался избавиться от сестры Хильды.
В этом звуковом фоне выделялись два типа голосов – торговцев и покупателей, одни расхваливали свой товар, другие торговались и ругались. Все эти крики сопровождались восточной музыкой с ее характерными задушевными завываниями. Певцы, словно соревнуясь друг с другом, брали самые высокие ноты. Музыка лилась из транзисторных приемников, которые висели на гвоздях, вбитых в стены торговых лавчонок, и из крупногабаритных кассетных магнитофонов, стоящих под стульями торговцев. Все эти крики и музыка смешивались с технологическим шумом городской инфраструктуры – громыханием колес ручных тачек, в которых рабочие перевозили мраморные облицовочные плиты, и шумом разных машин и моторов, от электромясорубок в лавках мясников до мини-тракторов, волочивших свои прицепы по узким улочкам. Прицепы были загружены разными товарами, домашней утварью, картонными коробками и всем чем угодно.
