Дэвид знал, что это должно вызвать у Тони некоторые ассоциации. Когда они встретились в первый раз, Тони пошутил точно так же. Не сразу, конечно, а после недели знакомства, когда они уже подружились. Сейчас он не понимал, есть ли какой-то особый смысл в том, что израильский чиновник использовал это выражение.
– Ладно, давай не будем нервничать, – рассудил он. – Этот парень ничего не сделал. Не мог же он принять тебя за опасного террориста или профессионального киллера...
– О, Тони!
– Ну ладно, давай попробуем не придавать этому особого значения.
Дэвид понял, что Тони не знает разгадки. Он стал смотреть на дорогу, которая петляла среди песчаного ландшафта с силуэтами новых городков на горизонте. Похоже, дорога следовала рельефу местности, как контурная линия, обведенная вокруг холма. Микроавтобус ехал по кривой, и, когда они обогнули холм, Дэвид понял, что перед ними Иерусалим. Аэропорт, как ему было известно, находился на окраине Тель-Авива, значит, они проехали из одного конца страны в другой за сорок пять минут. Центральный Иерусалим был современным городом, со всеми его атрибутами. Они миновали автобусную станцию, переходящую в тоннель на обочине дороги, несколько отелей, множество светофоров. Большинство зданий были выстроены из характерного унылого желтого камня.
Вскоре Дэвид впервые увидел и старый Иерусалим. Микроавтобус проехал через несколько светофоров, взобрался на холм, и внезапно открылся Город – его стены, дозорные башни и летящие мосты, раскинувшиеся над поросшими травою рвами. В камне теперь было что-то брутальное, он был раскален и отдавал обратно белый солнечный жар. Архитектура слегка напоминала английские или уэльские замки, но Дэвид никогда раньше не видел замков такого масштаба. Дорога повернула, следуя линии холмов, которые вырастали все выше и круче. Шея Дэвида была сведена и напряжена – вполне достойный объект изучения для какого-нибудь физиономиста; микроавтобус уткой нырнул в узкий тоннель и вынырнул уже с другой его стороны, оставив Старый Город за холмом.
Минут десять спустя, на шестиполосной трассе, они попали в пробку. Радио сбилось с волны, и водитель пытался настроить его. Он нажимал кнопки до тех пор, пока не поймал какую-то арабскую станцию. Высокий голос певца ломался от чувства, которое с одинаковым успехом могло сойти и за боль и за радость. Дэвид не мог понять, о чем была песня, его арабский всегда оставлял желать лучшего, даже в те времена, когда он имел деловые отношения с арабами. Да и тогда он сталкивался только с палестинским и ливанским диалектами. Этот звучал как магрибский или средиземноморский. Но песня напомнила ему нечто слышанное ранее, и он начал кивать головой в такт песне, пока микроавтобус тащился вслед за каким-то старым фургоном. Тони предупредил:
– Сейчас будет граница.
Дорога заканчивалась КПП, до которого оставалось ярдов пятьдесят. Дэвид опять удивился, как быстро они доехали до границы, всего несколько миль от Центрального Иерусалима. Похоже, в этой стране нет расстояний, все заканчивается, едва успев начаться. Глядя вперед, он увидел, что на дороге стоят специальные знаки в виде конусов и пластиковые блоки, словно из гигантского конструктора "Lego", a также баррикады из мешков с песком.
Тони сказал:
– Возьми такси на другой стороне. Я должен вернуться в Иерусалим и рассчитаться с водителем. Позже свяжусь с тобой в отеле.
Дэвид подхватил свой чемодан, махнул Тони рукой и вошел в распахнутые двери КПП. Никто не обратил на него никакого внимания. Юные солдаты стояли на дороге, они проверяли документы у некоторых из водителей, другим махали, делая знак проезжать. Дэвид погладил себя по груди, нащупав твердую обложку ирландского паспорта. Это доставило ему даже большее удовольствие, чем тот факт, что солдаты не проявили к нему интереса.
Другая сторона КПП напоминала автомобильное кладбище. Побитые машины, по две и по три, стояли с обеих сторон дороги. Дэвид догадался, что это были машины палестинцев, из тех, что работали в Израиле и не имели права въезда на машинах. Сейчас через пропускной пункт шел постоянный поток людей, возвращавшихся из Израиля обратно в Вифлеем. Это была живописная смесь всех стилей – женщины в длинных черных платьях и расшитых передниках, некоторые из них несли на головах пластиковые корзины или коробки, кое-кто в паранджах, несколько женщин в джинсах и футболках, мужчины, одетые в западном стиле, разномастная смесь более пожилых и бедно одетых людей, мальчишки в джинсах и майках, несколько мужчин в арабских бурнусах, чалмах и тюрбанах. Дэвид опять был среди арабов. И надо сказать, что ему это даже нравилось. В прежние времена с этим было связано много удовольствий.
Он сразу поймал такси – длинный "мерседес", из которого задние сиденья были вынуты и заменены лавками, он помнил этот стиль по Ливану прошлых лет. Машина вмещала девять пассажиров, но водитель явно понял, что Дэвид один может оплатить всю эту роскошь. Дэвид не возражал.
Он сказал: "Мархаб" – "привет", – и сел на место рядом с водителем. По какой-то причине вместо фирменного знака "мерседеса" на носу машины красовалось павлинье перо. Дэвид смотрел, как перо вертится на пыльном ветру, и думал о косяке, который свернет, когда приедет в отель.
Радио играло ту же песню, что он слышал в машине Тони. Когда музыка закончилась, ее сменил женский голос. Дэвиду этот голос понравился, он искрился едва сдерживаемым смехом. Довольно часто мелькали неожиданные английские фразы – "drive time"
[11]
– и – немного погодя – «shiny happy people like all we Palestinians»
[12]
. В последней фразе прозвучала несомненная ирония. Следом пошла песня "R. E. M. ", и Дэвид начал подпевать под писклявое монофоническое звучание радио. Голос у него все-таки получше, чем у Майкла Стайпа.
Теперь они ехали под горку по пологому холму, и такси выписывало виражи, чтобы объехать ямы и трещины на дороге. Дэвид увидел, что впереди еще одна пробка. Он удивился, как это колеса неподвижных автомобилей поднимают столько пыли. Но он продолжал подпевать радио, несмотря на то, что воздух стал таким густым от пыли, что у него першило в горле и кололо глаза. Пешеходам на дороге тоже приходилось несладко. Они бежали, закрывая лица шарфами и платками.
Только когда дымящаяся граната внезапно залетела в открытое окно машины, Дэвид понял, что идет газовая атака. Он сорвал куртку, пытаясь закрыть ею лицо и одновременно борясь с дверной ручкой. Глаза его распухли и горели, он не видел ничего, кроме разноцветных красно-желтых полос.
Кто-то открыл дверцу снаружи, и Дэвид вывалился на обочину, прямо на кучу битых камней, прокатившись по которым он оказался в кювете. Мимо него, задыхаясь от кашля, бежали мужчины и подростки со слезящимися, налитыми кровью глазами. Для них это была рутина, они почти привыкли к слезоточивому газу. Дэвид дергался и бился, как рыба на сухой выжженной земле.
