— Вот так... — произнес Анисим, вставая. — Пойдем, Марья.
И они пошли в деревню. Шагали рядом. Анисим смотрел себе под ноги, а Марья все оглядывалась и оглядывалась. Потом они исчезли за домами.
«Значит, не трепал Демид насчет Анисима», — жгла и жгла Фрола одна и та же мысль.
Засунул руки в карманы так, что затрещала материя.
— Эх!..
И подхватила Фрола Курганова прежняя угарная волна.
... В тот день по распоряжению Марьи конфисковали имущество Меньшиковых. Одурев от самогонки, Фрол оказался под вечер в ограде Филиппова дома. Филька, синь синем, простоволосый, сидел на высоком крыльце, невидящими глазами смотрел перед собой. Теплый июньский ветер свободно гулял по огромному двухэтажному дому, хлопал дверьми, резными ставнями.
— Филя... Филя, поешь хоть, родимый мой, а!.. Ну, поешь ты, ради Господа! — ныла жена Филиппа, остроносая и острозубая, как щука, Матрена, ползая у ног мужа.
— Тятька... пойдем в дом, тятенька-а-а! — размазывала по лицу грязные слезы дочка Филиппа Меньшикова Наташка.
Недалеко возле крыльца, под забором, лежал вниз лицом Демид.
— Ага, растрясли вас, сволочей! — злорадно закричал Фрол. Он, шатаясь, стоял посреди двора, заложив руки в карманы. Демид, не вставая, поднял с земли черное, как чугун, лицо.
— Уйди отсюда... пока цел, — процедил он.
Но Фрол опустился перед ним на корточки:
— Пойдем выпьем, а? Я угощаю сегодня...
— Над чем смеешься, сволочь? Над горем человеческим?!
— Я над собой, может, смеюсь, понял? Какое у тебя такое горе? У вас горшки да тряпицы, а у меня душу всю, сердце вытрясли, сердце, понял?! В грязь кинули да растоптали! И кровь с него, как с помидора под сапогом, понял?! У тебя есть сердце, а? Э-э...
Махнув рукой, Фрол встал.
— А тряпки — тьфу! — плюнул он. — Да и люди разве вы? — И вышел на улицу.
Потом Фрол уже не знал — то ли день, то ли ночь на дворе, не чувствовал, воду пьет или самогон. Мелькали перед ним то испуганное лицо Марьи Вороновой, то свирепое — Анисима Шатрова, то красное, как распаренная тыква, — Филиппа Меньшикова. Кто-то говорил ему: «Сгоришь от вина, Фрол»; кто-то шептал ему в ухо: «Марья-то с Анисимом сейчас на кровати играет»; кто-то бил Фрола в грудь, пинал в лицо, и снова испуганное лицо Марьи, ее истошный крик: «Убьешь человека! Отойди сейчас же, отойди, говорю!..»
Потом кто-то куда-то тащил Курганова, лил на лицо что-то холодное. И снова табачный дым в пустой горнице Меньшиковых, снова голос Демида:
— Ишь, испугалась она за тебя, отняла. Только все это комедь. Не за тебя она испугалась, а за него, за Анисима. Убил бы он тебя — тюрьма ему. За плечи обняла его и повела. А куда? Известно... Нам все известно. Баба — она что? Днем пуглива, а ночью блудлива.
— Измолочу! — тыкал Фрол кулаком в мягкое Демидово лицо.
— Балбес! Я рассказываю, как тебя молотил Аниська... ногами по роже.
— Ага, это он бил меня, он? — рычал Курганов.
— А ты других помолоти. Филипп тебе давно сказал — от нее не убудет, — шепотом свистел в ухо Фрола Демид. — А отомстишь все же ей, ить смеется она над тобой. И ему, — убил бы тебя кабы. Вот... А потом, если хошь... Анисим-то плюнет на нее потом... Пей вот давай...
— Анисим по пятам ходит за ней. Караулит он ее, — хрипел Курганов.
— Не караулит. Пока не рассвело — айда к ней, постучимся тихонько, без шуму... Тряпку в рот — да на утес. А я помогу. Там кричи, не кричи потом — тихо, глухо...
— Не откроет она. Не дура.
— Мне не откроет — тебе откроет. «Пропадаю, скажи, зарезал Аниська, кровью захлебываюсь...»
Фрол ничего не помнил — ни дороги к домишку Марьи Вороновой, ни того, как стучался к ней. Очнулся от тревожного голоса Марьи за дверью:
— Кто?
— Зарезал Аниська, помираю... — шипел Демид в самое ухо.
— Помираю... — повторил Фрол покорно. — Зарезал Аниська...
Вскрикнула за дверью глухо Марья Воронова, забренчала торопливо задвижкой. Распахнула дверь. И снова закричала Марья дико и пронзительно, увидев Меньшикова:
— Фрол?!
Метнулась она назад. Оттолкнув Фрола, рванулся в темные сени Демид, следом за ним Филька. Откуда взялся Филька — непонятно. Когда они пошли к Марье, он остался там, на крыльце.
— Девчонке рот затыкай, балда!
Это кричал уже Филька.
«Зачем девчонке-то?» — тупо подумал Фрол. Стоя на крыльце, он слышал возню в комнате, затем в сенях.
А потом угар становился гуще и удушливее, хотя Фрол трезвел и трезвел помаленьку. И это было самое страшное.
Филька сам нес связанную тонкой веревкой Марью, Демид вынес сверток поменьше и крикнул Фролу:
— Айда на утес! У берега лодка у нас...
Шагая в темноте за Демидом, спотыкаясь и покачиваясь, Фрол думал: «Чего он несет такое? Что у Марьи взять можно?»
И вот на утесе Филька, тяжело дыша, сбросил ношу с плеча, поднял острый обломок от скалы, перекрестился.
— Разверни-ка ей голову, Демид.
Демид положил свой сверток на камни, сдернул платок с Марьиной головы.
— Ну вот оно, возмездие Божье, — снова перекрестился Филька. — Дыхни еще разок, попробуй напоследок скус воздуха. Помозжил я гадюкам ползучим головешки, теперь ходячим... Привел Господь...
В это время выплюнула Марья тряпку изо рта, простонала:
— Фрол, человек ведь ты! Ты все-таки человек, я знаю...
Словно разрезала его надвое Марья своим криком.
— Ну, бей, бей скорее! Почему у тебя руки-то трясутся? Бей!! — кричала Марья уже в лицо Фильки. Глаза ее горели в темноте, металось в них белое, прожигающее насквозь пламя.
— Отвернись хоть от смерти... Отвернись...
— Ты боишься! Вы всегда будете бояться нас, всег...
Филька наступил сапогом на Марьино лицо, придавил ей рот, как доской, заорал:
— Демид, заверни ей бошку!.. Закрой проклятые глаза!
Младший Меньшиков накинул Марье платок на голову. Она кричала сквозь платок:
— Фрол, запомни — они всегда будут нас бояться... Как черви боятся воздуха, как совы боятся света...
В это время послышался приглушенный детский плач.
— Филька! Демид!! — закричал наконец Фрол, сбрасывая через силу оцепенение.
Поняв только теперь, что происходит, он бросился к Фильке, но Демид кинулся наперерез, толкнул его с разбегу плечом, Фрол откатился почти к самому обрыву утеса, быстро приподнялся на колено, вскакивая... Фялька, в страшном молчании закусив губы, поднял обеими руками над Марьей камень...
