Захар сел на прежнее место, опять потер лоб.
— Черт, а ведь не дает мне покоя твоя догадка... Особенно насчет Устина. Вот будет трансляция, как говорит Антип... Да, а факт, говорю, есть один, но... В общем, Клавдия Никулина...
— Никулина?! Жена Федора Морозова?! — удивленно воскликнул Смирнов. — Что же она, к баптистам ходит?
— Пока до этого не дошло вроде. А сами старушонки, имею слух, похаживают к ней. Давненько, видать, охмурять бабу начали. Воспользовались, сволочи, великим женским горем. Прошлым летом затащили-таки в свое логово. Мы с Корнеевым случайно там ее обнаружили... Слово дала, что больше ни ногой туда. Но Пистимеины богомолки не отстают от нее, вьются вокруг, как комары.
— Неужели нельзя отпугнуть их?
— Пробуем. Да ведь часового у дверей Никулиной не поставишь...
— С самой Клавдией говорил?
— А как ты думаешь?
— И что?
Захар помолчал.
— Плачет. «Тяжело, говорит, мне». Мы и без того знаем, что нелегко. Клянется, что в молитвенный дом не пойдет. Может, и не пойдет. Да в том ли дело...
— Я с ней тоже обязательно потолкую как-нибудь.
— Потолкуй, — согласился Захар. — Но если бы так просто было — разговорами или там лекциями, статьями... Не тот сорняк, который можно выдернуть, раз нагнувшись. — Захар встряхнул головой. — Но так просто мы ее не отдадим, драться будем. Главное, что не проглядели. А в статье... Я бы не советовал, Петр Иванович, упоминать о ней сейчас. Попросту говоря, это оглоушит ее, и потеряет баба совсем голову, нырнет в самый омут. Понимаешь?
— Да, да, — задумчиво откликнулся Смирнов.
— Вот и добро... Ну, так что там за случаи с этими иеговистами? Это, кажется, подпольная... и скорее политическая организация, чем религиозная секта...
— Да, эта самая, — кивнул Смирнов. — А случаев несколько. И что самое страшное — к детям щупальца протянули. Одна девчонка в районной средней школе собрала подруг и начала их убеждать: Христос уже ходит незримо по земле и занимается подготовкой к священной войне — армагеддону, давно ходит, с тысяча девятьсот восемнадцатого года. В этой войне против сил сатаны будут сражаться сто сорок четыре тысячи воинов. Сейчас наступили, мол, последние дни перед битвой... Учительница одна услышала это. Оказалось, родители девочки, закоренелые иеговисты, организовали целый кружок — «килку», по-ихнему. «Килку» эту накрыли во время переписки журнала «Башня стражи». Есть такое издание «Общества свидетелей Иеговы», обязательное пособие для иеговистов при изучении Библии. Печатается в Соединенных Штатах Америки и других странах, на многих языках.
— Интересные действительно дела, — промолвил Захар.
— А в одном селе нынче летом исчезли вдруг двое парнишек, — продолжал Смирнов. — Родители объяснили, — в гости к родственникам куда-то отправили. Прошел месяц, другой — не возвращаются. В школу пора — их нет. Школа и подняла шум, — подозрительно. Оказалось, родители-иеговисты отправили детей на выучку к своим единомышленникам аж в Молдавию... Теперь вот история с Уваровым. Не разобрались пока, иеговист он или пятидесятник. Но ясно одно — сектант какой-то.
— Черт, а мы, понимаешь... Прохлаждаемся мы тут, выходит, — проговорил мрачно Большаков. — У тех же Уваровых сколько раз я бывал...
— Что ж — бывал! Я тоже знаю их, разговаривал не раз со стариком Евдокимом. Насквозь он не просвечивается. А секты обе тайные, глубоко законспирированные. Иеговисты, например, целые типографии иногда прячут. В Томской области недавно одну такую типографию накрыли. Печатала журнал «Башня стражи» на украинском языке. На Украине делали перевод, пересылали рукописи в Томск, а оттуда обратно готовые журналы. Так что по разговорам иеговиста иногда не определишь. Сами они никогда в этом не признаются, пока за руку не схватишь.
— Ну поглядим, чем кончится с Уваровым, — сказал Большаков, — С Уваровых этих, с Пистимеи, с Устина теперь глаз не спустим.
В это время открылась дверь, и вошел Устин Морозов. Вошел, окинул взглядом обоих — Большакова и Смирнова, кисло усмехнулся. Вероятно, он слышал последние слова председателя.
— Что это ты, Устин Акимыч? — спросил Смирнов. — Нездоровится, что ли?
— Извиняйте, коли помешал, — скривил губы Морозов, прошел через весь кабинет, но не сел на стул, а опустился почему-то на корточки, упершись спиной в стену, достал кисет и стал вертеть папиросу. — А насчет здоровья — благодарствуем. Какое теперь здоровье...
Захар глядел на Устина так, словно видел его впервые.
— Распишешь, поди, в газете-то про нас? — спросил Морозов у Смирнова, с трудом вытаскивая толстыми, негнущимися пальцами спичку из коробки. Прикурил. Самокрутка затрещала, словно Устин зажег на папиросу, а свою бороду. — Коровенки, мол, дохнуть в «Рассвете» начали...
— Распишу. Только... про жену твою, про ее молитвенный дом, — сказал Смирнов, ожидая, какое это произведет впечатление.
Но Устин, к его удивлению, отнесся к этим словам совершенно безразлично, даже сказал:
— Валяй покрепче. Она мне самому, холера, все печенки испортила. Дочку, стерва Божья, своей заразой заразила.
— А ты куда смотрел? — спросил Смирнов.
— Что я? Я с греха с ней сбился. В карман Варьку, что ли, зашить да с собой таскать?
Наступила пауза, и Захар проговорил, отряхнув прочь все другие думы:
— Ну ладно... Что, Устин, членам правления скажем сейчас?
Морозов молча курил. Черные глаза его смотрели на огонек папиросы холодно, равнодушно.
— Чего скажешь? — произнес он. — У них спросим, посоветуемся.
Поднялся с пола, сел на стул, широко расставив толстые ноги в ватных брюках, и принял свою любимую позу — облокотился о колени и стал смотреть вниз.
В конторе плавали плотные космы дыма. Морозов бросил окурок на пол, наступил на него огромным, тоже черным, домашней катки валенком и растер. Было слышно, как под подошвой валенка перекатываются, словно песок, крупные крошки самосада. Затем открыл дверь в смежную комнату, чтобы выпустить немножко дым, и вернулся на прежнее место. Стул под ним тяжело заскрипел, грозя развалиться.
— Так посоветуемся, говорю, — повторил Морозов. — Хотя, откровенно, не знаю... не вижу, чем поможет этот совет. — Устин зевнул, прикрыл рот и опустил голову. Несколько времени он молча смотрел в пол меж своих колен и добавил: — Я вот, ночами ворочаясь, всю постель истер. Голова колется от дум. А ничего придумать не могу.
В контору зашел с кнутом в руках Андрон Овчинников, подпоясанный домотканой опояской, молча нацедил холодной воды из бачка, долго пил, двигал заросшим кадыком. Вытерев губы рукавом, сдвинул на затылок тяжелую меховую шапку, открыв желтоватый, в синих прожилинках, вспотевший лоб, переступил порог кабинета.
