Книга Лесовичка, страница 69. Автор книги Лидия Чарская

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Лесовичка»

Cтраница 69

Дети, должно быть, не подозревают, что наши дела так плохи. Их забавляет, что сегодня не варится обед и что им дадут колбасы, молока и хлеба.

Только Валя сегодня смотрит серьезнее обыкновенного и тревожными глазенками следит за нами.

— Куда ты несешь вещи, тетя Китти? — спрашивает он, когда я, нагроможденная узлами, спускаюсь с лестницы.

— Вот к портнихе несу… переделать надо твоей маме и мне наши наряды… — лепечу я и багрово краснею.

Его ясные глазенки уже впились в меня.

— Зачем ты говоришь неправду, тетя Китти? Ты идешь на толкучку продавать вещи, потому что нам нечего кушать. Я слышал, как мама плакала ночью…

Бедный ребенок! Рано же пришлось тебе познакомиться с правдой жизни!

Я судорожно обнимаю его, целую и стремглав выбегаю на улицу.

На рынке народ, пестрая толпа, навесы, лавчонки с товарами. Говор обывателей, крики торговцев, споры и брань — все смешалось. В ближайшем ларьке сидит старьевщица. К ней я несу мои вещи. Она долго, старательно разглядывает их, переворачивает из стороны в сторону, чуть ли не обнюхивает каждую тряпку. Ее длинный нос, ее хищные глаза и худые, костлявые руки все выражает алчность. И вот, после получасового осмотра она изрекает дребезжащим, как несмазанная телега, голосом:

— Пять рублей!

— Как пять рублей! Но ведь здесь пятьдесят рублей одного товара, не считая работы!

— Так и убирайтесь вон с вашим товаром! — кричит она и грубо пихает вещи обратно в саквояж.

Как в вихре переносится моя мысль в тесную мансарду: несчастная Зиночка, голодные дети и ни капли молока на завтра.

— Давайте 5 рублей, все равно, — глухо выговариваю я, потому что мое горло сжимается тисками, — да вот еще и саквояж возьмите.

— Полтинник за саквояж и ни копейки больше.

— Хорошо, — говорю я и невольно сжимаю губы.

Тут же на толкучке я покупаю мясо и овощи и спешу домой. В сердце, несмотря ни на что, царит радость.

Слава Богу, дети не останутся голодными более или менее продолжительное время!

Мая… 190… г.

Неужели я не писала почти целый месяц? Ах, какой это был месяц! Что только мы не перенесли в продолжение его!

Вырученных денег хватило ненадолго. Надо было измышлять новые получки. За платьями я снесла на толкучку белье, за бельем — пальто и шляпы. У нас осталось лишь по одной смене белья и по одному носильному костюму… Зато дети сыты, они не испытывают нужды.

— Работать, работать надо… — повторяли мы ежедневно, я и Зиночка.

Но где найти работу, откуда?

Хозяйка, ее муж и сыновья подозрительно косятся на нас. Я слышу нелестные отзывы о нашей благонадежности.

Я просила несколько раз хозяйку рекомендовать меня в поденщицы. Она только презрительно смеется:

— Куда уж вам! Белоручки вы! Сидите уж дома.

Хорошо ей говорить это. Но кто же прокормит Зиночку и детей? Не Зиночке же работать! Она барышня, вдова офицера. А я? Кто я? Я просто дитя леса, умевшее справлять самую черную работу в доме лесничего.

Мая… 190… г.

Последние гроши вышли. Не на что не только сварить обеда, но и купить молока. Мне удалося лишь достать в ближайшей лавочке весового хлеба для детей.

Зека ничего не понимает, по-прежнему смеется, звонко и весело, и иногда просит пряничка у меня и Зины…

Валя молчит, только личико его серьезнее и печальнее обыкновенного. Смотрит жалкими глазенками на мать и крепится, чтобы не заплакать. Иногда подойдет ко мне, уткнется курчавой головенкой в колени, как котенок, и молчит.

Какая пытка, это молчание голодного ребенка, какая мука!

Июня… 190… г.

На улице лето, душно и жарко. Вся природа тихо и ласково ликует.

У нас в мансарде ужас.

Дети напомнили о голоде; первый — Зека.

— Мама, дай хлебца… Я кушать хочу… — попросил он.

Валя бросился к брату.

— Постой, Зечка, рано обедать!

— Но я кушать хочу! — настаивал ребенок.

Зиночка забилась в угол и беззвучно рыдает.

Боже мой, как вынести эту пытку! И все из-за меня! Я одна во всем виновата. Ради меня ведь уехали мы в это захолустье. Не убеги я от преследования Манефы — они остались бы на виду их друзей, которые не допустили бы их голодной смерти…

А теперь…

Неужели непоправимо содеянное мною?.. Нет, нет, вздор!.. Еще не поздно, еще можно поправить.

Я беру перо и пишу Мише Колюзину, в каком мы положении, что переживаем. Пишу на клочке бумаги, без марки. Молю сделать подписку среди артистов в театре и прислать нам сколько-нибудь денег, потому что мы нищие, нищие вполне… И это пишу я, гордая Ксаня! Гордая лесная девочка, не склонявшая ни перед кем головы!.. Но я не для себя прошу: для Зеки, Вали… Несчастные дети!.. Чем виноваты они?

В этот вечер они улеглись спать, поглодав корку черствого хлеба. Я сумела выпросить его у хозяйки. Эта злая женщина чуть ли не ежедневно напоминает о том, что сгонит нас с квартиры, потому что мы уже две недели не платим за нее. Но она сжалилась над детьми и швырнула мне этот черствый кусок для них…

Июня… 190… г.

Утром я была поражена ужасным видом детей. Их личики стали прозрачны и худы до неузнаваемости. Глаза поражали своей величиной. Зека заплакал, прося кушать.

— Крошечку, мамочка… одну только крошечку хлебца!.. — молил он.

Этот слабенький, вымученный голосок рвал душу. Валя молчал, только огромные глаза его сверкали.

Зиночка, бледная и худая, как тень, пошатываясь подошла ко мне и прошептала:

— Я не могу… я не могу выносить больше этого, Ксаня… Уж лучше умереть всем сразу!..

Я тоже того мнения, лучше сразу. Я не железная и муки голода делают свое дело…

Дети немного кушали вчера, но у меня с Зиночкой двое суток не было во рту ни куска, ни крошки.

Как безумная кидаюсь я к хозяйке:

— Хлеба!.. Ради Бога!.. Хоть кусочек!.. Хоть крошку!..

Мое лицо, должно быть, слишком красноречиво говорит о том, что мы переживаем там, наверху, в мансарде… Хозяйка бранится и… все-таки дает краюшку… Когда я, с жадностью схватив ее, кидаюсь к дверям, она кричит мне вдогонку:

— Эй вы, дармоедка! Вот работу просили. Есть работа у меня: белье мне постирайте сегодня… Два гривенника заплачу.

— Белье?.. Да… да… хорошо… сейчас… сейчас, — в я уже взвиваюсь по лестнице туда, в мансарду.

Три пары лихорадочно горящих глаз впиваются в кусок хлеба, который я держу, как редкое сокровище, обеими руками. Я надламываю его… Мои пальцы дрожат… Одну половинку Вале, другую Зеке… Зека хватает свою порцию и лихорадочно быстро уписывает ее… Сухая корка хрустит на его зубенках… О, этот хруст! Он выворачивает всю мою внутренность… Он нестерпим для моего голодного желудка…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация