Он уже больше не злился, просто был грустным-грустным. Грустнее даже, чем Человек-паук, когда у него дядя Бен умирает. А никого более грустного я и не знаю. Джас плакала навзрыд. Жалко, что я так не мог.
Стало тихо. Я понял, что все закончилось, только не знал, можно ли уже начать разговаривать. Сидел, привалившись спиной к стене. Ладонь саднило, голова болела. Сидел и смотрел, как на часах ползет по кругу секундная стрелка. Через три минуты и тридцать одну секунду папа поставил урну на место, вытер глаза и вышел из гостиной. Я услышал, как звякнул стакан и зашипела открытая жестянка. Джас подняла меня на ноги и сказала:
– Пойдем к тебе.
Мы уселись на подоконник и стали смотреть на звезды. Там, в вышине, были Близнецы и Лев тоже. Серебряное сияние лилось на снег, и вся трава сверкала брильянтами.
– По гороскопу у меня сегодня ужасный день, – сказала Джас. – Но я не думала, что настолько ужасный.
От ее дыхания на стекле образовался туманный кружок, и она написала на нем заглавную «Д» и свое имя, а потом к этой же букве «Д» приписала и мое имя. Все буквы слились вместе, и получилось здорово.
– Как ты? – спросила Джас.
А я сказал:
– Нормально.
– Я скучаю по маме, – вдруг сказала Джас, и это было так странно, потому что я тоже как раз думал про это. – Если бы она была с нами…
Я уставился в пол и тихонько сказал:
– Она не пришла на родительское собрание.
Джас откинулась на окно и прошептала:
– Я знала, что не придет.
Я повозил носком башмака по ковру.
– Но она же могла застрять на шоссе. Попала в пробку, махнула рукой и повернула назад. Ты же ее знаешь. Может, так все и было.
Джас покрутила в пальцах розовую прядку волос.
– Может, и так, – сказала она, но друг на друга мы не смотрели.
Снова возникло давешнее ощущение. Бывают такие именинные свечки с фокусом, никак их не задуешь. Я не знал, что это такое, но это чувство пугало меня.
Мы немного помолчали. По саду прокрался Роджер, лапы оставляли в снегу поблескивающие ямки. Постоял, глядя на замерзший пруд. Интересно, как там моя рыбка, подо льдом? Джас вздохнула:
– Только бы с Лео все было в порядке.
Я выдернул нитку из подушки.
– И с Суньей тоже. – И, хотя ничего смешного здесь не было, я усмехнулся. – Наверное, папа нас здорово ненавидит.
– Точно. – Джас наморщила лоб. – И маму.
А я ведь просто пошутил! Но Джас уперлась подбородком в колени, такая задумчивая, серьезная.
– Когда я была маленькой, у меня было пять медведей. Эдвард, Роланд, Берта, Джон и Берт.
Чего это она вдруг заговорила про свои игрушки?
– А моего мишку звали Барни, – вспомнил я.
Джас прочертила пять линий на затуманенном стекле. Черный лак облупился на обкусанных ногтях.
– Я их обожала. Особенно Берта, безглазого. Но однажды я его потеряла. Оставила в автобусе, в Шотландии, когда мы ездили к бабуле. И больше я его не видела.
Роджер скрылся в кустах, наверное, добычу учуял. Я побарабанил по стеклу, чтобы спугнуть его.
– Мне было ужасно обидно, – продолжала Джас. – Часами ревела. Но вернулась к другим медведям в Лондон и успокоилась. – Она стерла со стекла одну линию и поглядела на оставшиеся четыре. – И полюбила их еще крепче, потому что их стало на одного меньше.
Бессмысленная какая-то история. Что тут можно сказать? Я молча ждал.
– Быть может, и они это почувствуют. В один прекрасный день. Когда вся боль уйдет.
О ком она? О плюшевых медведях или о маме с папой? Я не понял. Только выглядела она совсем маленькой девчонкой, а никакой не старшей сестрой. Мне хотелось как-то ее утешить, и я сказал:
– Само собой, почувствуют.
– Ты правда так думаешь?
И я важно кивнул.
Джас улыбнулась дрожащими губами и лихорадочно, перебивая саму себя, заговорила:
– И тогда они будут любить нас ради нас самих и перестанут думать о Розе и мама вернется домой и все будет хорошо!
– Мы можем сделать так, чтоб она вернулась домой! – выпалил я, спрыгивая с подоконника. – Она вернется, и все будет хорошо!
Я сунул Джас в руки мятый конверт, который прятал у себя под подушкой. Она открыла его, прочитала: «Приезжайте в Манчестер и измените свою судьбу» и на этот раз не сказала: «Дерьмо собачье». Ничего такого не сказала! И выслушала мой план. Я добрался до того места, как мы с ней спели песню и спускаемся в зал, а мама с папой держатся за руки, потому что гордятся нами, и Джас не сказала: «Этого не будет никогда». Она прошептала:
– Как было бы хорошо, если б они помирились. – И закрыла глаза, воображая, как они в первый раз обнимутся.
– За чем же дело стало? – Я страшно разволновался. – Прослушивание через три недели. Куча времени, чтоб развить талант!
Веки у Джас черные-черные. Тени у нее такие. И она вдруг крепко сжала свои черные веки. Как будто бы ей больно.
– Не могу больше терпеть папино… – она помедлила, глубоко вздохнула, – папино пьянство.
Впервые слово было сказано вслух. Хорошо еще, что Джас зажмурилась, потому что я не знал, что мне делать со своим лицом, и с руками, и с ужасной правдой – наш папа пьяница.
– Мне всего пятнадцать! – вдруг громко и яростно сказала Джас, открывая глаза. – Ты в самом деле хочешь участвовать в этом дебильном конкурсе?
Я кивнул, и моя сестра, немного помолчав, сказала:
– Ну ладно.
17
Последняя неделя четверти выдалась хуже некуда. Сунья со мной не разговаривала, и я уже осатанел от снежков, которые Дэниел норовил запустить мне в лицо, от сосулек, которые он засовывал мне за шиворот, и от того, что все получают рождественские открытки, а я нет. В библиотеке установили такой почтовый ящик – бросаешь туда свои открытки, а в конце уроков их разносят по классам и вручают адресатам. Директор этой чепухней занимается – нацепит колпак Санта-Клауса, заявится в класс и похохатывает довольно: «Хо-хо-хо!» А потом зачитывает имена на открытках. И всегда бывает целая куча открыток для Райана, куча для Дэниела и довольно много для Суньи. Я поначалу не знал, что и думать, на площадке-то она все время одна стоит – и вдруг такое внимание. А потом заметил, что все адресованные ей открытки нарисованы одинаковыми фломастерами на одинаковой бумаге и подписаны ее почерком именами всяких супергероев – Бэтмана, Шрека, даже Зеленого гоблина. А всем известно, что Зеленый гоблин – злейший враг Человека-паука. Она еще выложила эту открытку на самом виду, возле своего пенала, чтоб я хорошенько рассмотрел.