Ну, может, и не прекрасно, но я же не могу победить, поэтому и стараюсь не зацикливаться. Есть один теннисист, он на Уимблдоне часто в финал выходит, а кубок так ни разу и не выиграл. Про него всегда говорят: «Настоящий джентльмен», «Какой спортивный дух!» Потому что он только улыбается, пожимает плечами и признаёт, что он второй. Ну и я делаю то же самое. А попытаюсь посчитаться с Дэниелом – проиграю и получу по башке.
В середине урока миссис Фармер объявила, что у нее есть Очень Важная Новость. Волоски на бородавке встали дыбом, подбородок затрясся.
– У нас будет инспекция! – сказала она и оглянулась на дверь, как будто к нам прямо сейчас ворвутся. Я даже представил себе целую армию вооруженных до зубов… не знаю кого. – К нам придут инспекторы.
Дэниел вскинул руку:
– А мой папа старший инспектор полиции.
– Сейчас не до похвальбы, – отрезала миссис Фармер, а Сунья громко засмеялась. – Эти инспекторы не из полиции. Это такие мужчины и женщины, которые проверяют школы и ставят отметки – «отлично», «хорошо», «посредственно» и «плохо». – Лицо у нее стало белым как мел и даже бесцветные глаза будто побелели. – На следующей неделе они будут сидеть у нас на уроках и смотреть, как я вас учу. Поэтому ОЧЕНЬ ВАЖНО показать инспекторам, как мы с вами хорошо работаем. ОЧЕНЬ ВАЖНО вести себя как хорошие мальчики и девочки. Они могут вас что-нибудь спросить. ОЧЕНЬ ВАЖНО отвечать вежливо и четко и хорошо отзываться о нашем классе.
Сунья ухмыльнулась. Я прекрасно знал, о чем она думает. Хотел улыбнуться в ответ, но не стал.
На перемене я двенадцать минут сидел в туалете и почитал папу. Совал руки под сушку и представлял, что она огнедышащий дракон. Руки обжигало жарким пламенем, но я мужественно терпел. Неплохая забава, хотя сидеть на скамейке с Суньей или пробираться вместе с ней к потайной дверце куда лучше. Только мне больше нельзя этого делать. На всякий пожарный. Вдруг рай в самом деле есть и Розина душа торчит там в полном одиночестве? Чтобы Бог меня тоже пустил туда, я должен соблюдать Заповеди. Все. Включая пятую.
* * *
Уже два дня, как я и словом не обмолвился с Суньей. После той жареной курицы папа каждый день возит нас в школу и готовит ужин, поэтому, думаю, я правильно поступаю. Хотя это ужасно трудно. Когда нашел у себя в шкафчике Суньино кольцо из изоленты с белым камушком, живот так и скрутило. Теперь, когда мы раздружились, мне должно было полегчать, но не полегчало. Лучше было, когда она приставала с расспросами: «Что случилось?» да «Чего ты такой странный?» Я хоть голос ее слышал.
Я, наверное, стал как наркоман какой-то. В кино показывают, как они только и делают, что мечтают о своих таблетках, и чем меньше шансов раздобыть их, тем сильнее они эти таблетки хотят, пока не свихнутся и не пойдут грабить супермаркет. Я не говорю, что ограблю школьный буфет или еще что. Вряд ли Сунья будет со мной дружить, даже если я подарю ей весь шоколад из шкафа в приемной, – у нас в приемной буфет устраивается, на переменах по средам и пятницам.
Сегодня к нам на ужин приходил Лео. Папа сделал пиццу. Она, конечно, магазинная была, но папа накрошил туда ветчины, а сверху вывалил банку ананасов, и получилась тропическая пицца. Мама так делала. За столом никто особо не разговаривал. Папа не обращал внимания на Лео, тот, похоже, нервничал, и Джас тоже явно была не в своей тарелке. Потому что без конца расспрашивала про то, что я ей уже давно рассказал. Спросила, например: «Как дела с футболом?» – а ведь я еще на прошлой неделе сказал, что до Рождества никаких игр не будет. Потом вдруг спрашивает: «Какой у вас директор?» – а сама лучше меня знает, потому что разговаривала с ним по телефону. Тем не менее я старательно на все отвечал. Просто ей ужасно хотелось услышать что-то еще кроме стука ножей по тарелкам да папиных вздохов при взгляде на зеленые волосы Лео.
После ужина Лео как заведенный повторял: «Большое спасибо» и «Было очень вкусно. Просто потрясающе». Как будто у нас был целый пир, а не магазинная пицца. Папа что-то буркнул, я не расслышал что. И я разозлился, потому что бабуля говорит: «Вежливость ничего не стоит». Джас взяла Лео за руку и потянула к лестнице. У папы глаза чуть не выскочили из орбит.
– По-моему, там удобнее, – сказал он и показал на гостиную.
Джас покраснела, как печеный помидор, которые нам давали на английские завтраки в Испании. Мне стало ее жалко, но я вел себя почтительно и ничего не сказал, а принялся помогать папе мыть посуду. Он тер ее с таким ожесточением, что пена разлеталась по всей кухне. Мне хотелось спросить, почему он сердится, но я не посмел. Тогда я начал рассказывать ему про Моисея и про камень, но он не дослушал и убрел за пивом.
13
Прошлой ночью мне приснилась Сунья. Будто я просил ее показать волосы и старался сдернуть с нее хиджаб, а она увертывалась и натягивала хиджаб на голову. А я все просил и просил. Умолял и умолял все с большим отчаянием, но с каждой просьбой хиджаб все плотнее обхватывал ее голову, все больше закрывал лицо Суньи, пока не оставил открытым лишь один глаз. И этот глаз не сиял, а только смотрел, смотрел и вдруг превратился в рот, который прошипел: «Возвращайся в свой Лондон!» Я проснулся весь в поту, со слипшимися волосами и с такой тоской по Сунье – даже сердце заныло.
В машине по дороге в школу папа твердил: «Нет и нет», а Джас дулась.
– Но ты же сказал ладно, – говорила она.
А папа отвечал:
– Я дал согласие на твоего приятеля, а не на то, чтобы ты бегала на свидания.
– Но мы просто хотим сходить в кино!
– У твоего Лео зеленые волосы, – сказал папа.
– Ну и что? – вскинулась Джас.
А папа:
– Это ненормально.
– Ничего подобного!
Я с ней согласился, только молча.
Тогда папа сказал:
– Парни, которые красят волосы, смахивают на… – И замолк.
Джас метнула в него свирепый взгляд.
– НА КОГО же они, по-твоему, смахивают? – вскинулась она, а я умолял Бога сбросить еще один булыжник, чтобы оглушить папу и заставить замолчать.
– На девчонок они смахивают, – пробормотал он.
А Джас взвизгнула:
– На ГЕЯ, хочешь сказать?
– Твои слова, не мои, – ответил папа.
И стало тихо. И так мы ехали в полной тишине, пока Джас не сказала:
– Останови машину.
– Не дури, – бросил папа.
– Останови эту ДУРАЦКУЮ машину! – крикнула Джас. (Вообще-то она сказала слово на букву «б».)
Папа затормозил. Сзади загудели. Джас выскочила, хлопнула дверцей. Она плакала, папа орал, окна все запотели. Снова загудели. Папа глянул в зеркало заднего обзора, процедил:
