Она улыбнулась — насмешливо, вызывающе — и обронила:
— Неужели? А я собиралась потребовать объяснений от тебя.
Я не поняла, что она имеет в виду, и сказала ей об этом, добавив:
— В конце концов, не я же напала на девочку с ножом.
— С ножом я напала на дверь, — поправила меня Беатрикс. — В этом вся разница. Tea я никогда пальцем не тронула — и не трону, как бы она ни старалась вывести меня из равновесия.
— Ты намеревалась причинить ей вред, — возразила я.
— Мои намерения к делу не пришьешь, — отмахнулась Беатрикс. — Повторяю: Tea я ни разу пальцем не тронула.
Она с таким нажимом произнесла это «я», что до меня мигом дошло, куда она клонит, и, в который раз за день, я испытала оторопь и ужас.
— Беатрикс! — воскликнула я. — На что, собственно, ты намекаешь?
— Ты отлично понимаешь, на что, — ответила она. — И тебе отлично известно, что я видела тебя с моей дочерью под одним одеялом.
Выдержав паузу, она продолжила спокойно, но веско:
— Ты трогала ее.
Я замерла с открытым ртом, голова у меня шла кругом.
— Беатрикс, — выдавила я наконец. — Ты о чем?
Она презрительно посмотрела на меня:
— Я все про тебя знаю, Розамонд. Знаю, кто ты есть. Думаешь, Tea мне ничего не рассказывала? Ошибаешься. Мне известно, чем вы там занимались, ты и твоя подружка. Вместо того чтобы присматривать за ребенком.
Высказавшись, она взяла журнал со столика и, довольная собой, погрузилась в чтение.
Я вышла из комнаты, поднялась к себе — меня трясло от ярости. Утром я собралась и уехала в Лондон.
* * *
Ярость во мне так и не улеглась. Я чувствую ее до сих пор. В тот день — точнее, в тот вечер — я поняла, в какого жестокого и подлого человека превратилась Беатрикс и как она ловко использует меня. Возможно, она всегда была такой, а я этого не понимала. И вот теперь ей опять удалось разлучить меня с ее дочерью — именно тогда, когда Tea действительно нуждалась во мне. Это было трагедией для нас обеих, но иначе я поступить не могла: мне просто не оставили выбора. Однако я не собиралась навсегда отказываться от встреч с Tea. Я найду способ видеться с ней, убеждала я себя. И ничто меня не остановит, даже происки Беатрикс.
С каким наслаждением я бы сейчас скомкала этот снимок и выбросила в мусорное ведро. Меня тошнит от наших улыбающихся физиономий. Впрочем, улыбаюсь только я — и она. Дети, скорее, хмурятся, и у Tea есть на то причины. Что за обманчивая штука, фотография! Считается, что память изменяет нам. По-моему, фотография куда более коварна. Отложу-ка я это лживое изображение в сторонку, закрою глаза и вспомню тот день.
Что же я вижу?
Облака. Белые облака плывут по серенькому небу. Небо заключено в раму, в оконную раму с решетчатым переплетом, окно в комнате Tea, оно выходит на задворки этого несчастливого и прекрасного дома. Я вижу, как на стекле меняются узоры, как они беспрестанно складываются и распадаются, складываются и распадаются, и длинный-длинный день тонет в глубокой тишине. Иногда раздаются голоса, звуки детских забав, — младшие дети как ни в чем не бывало играют в саду. Tea спит рядом со мной — такая юная, такая ранимая, такая напуганная. Она придавила мне руку, а узоры из облаков складываются и распадаются, складываются и распадаются. Белое на сером, и тяжесть ее тела на моей руке…
Номер пятнадцать. Мы опять в «Мызе». Давненько мы там не были! Рождество. 1966 год. Вообрази, каково это — вернуться туда, где последний раз тебя видели в ранней юности. Однако в те времена мы умели справлять Рождество! Ты только посмотри на нас — большая семья вокруг кухонного стола. Одиннадцать человек, я сосчитала. А вот любопытно, сумею ли я вспомнить всех собравшихся по именам через столько-то лет.
Что ж, начну с самого легкого — за столом мои отец и мать. Ну и Айви с Оуэном, разумеется. Все, со старшим поколением мы покончили.
Из сыновей Айви в наличии только один — Дигби. Лет ему уже хорошо за тридцать, и он недавно женился на даме, которая сидит рядом с ним, — высокая, со слегка выпирающими зубами и оттого похожая на жирафу. Зовут ее, кажется, Марджори, но особой уверенности у меня нет. Старший сын, Реймонд, обзавелся женой и детьми много раньше и, наверное, уехал куда-нибудь с семьей на рождественские каникулы. Беатрикс с домочадцами — замечу, не со всеми, — отправилась в Канаду. Рядом с Марджори моя сестра Сильвия, за ней пустой стул, вероятно, предназначенный для Томаса, моего зятя. И где же он, скажите на милость? А-а… он нас снимает. Ну конечно, как же я сразу не сообразила. Значит, мое место рядом с Томасом. А по другую руку от меня — в желтой праздничной шляпе (мы все в таких шляпах) невероятно мрачная Tea. На этой фотографии ей восемнадцать лет. Позже я объясню, почему Tea здесь одна, без родителей и младших брата и сестры. Сперва расскажу, как я здесь оказалась, но прежде закончу с рождественскими гостями. На дальнем конце стола, друг против друга, сидят двое детей. Это мои племянники Дэвид и Джилл. Мальчику седьмой год, девочке девятый. (Джилл, понятно, давно уже взрослая, и, по-моему, я тебе уже говорила, что именно она распорядится моим имуществом, когда я уйду.)
В «Мызе» почти всегда ели на кухне, а не в столовой. В этом смысле (как и во многих других) здесь мало что изменилось с военных лет. Столовая была темным, угрюмым и каким-то официозным помещением; казалось, там всегда царит холод. Кухня же во времена моей эвакуации была моим любимым убежищем. Отчасти, думаю, благодаря приветливой, разговорчивой поварихе. К Рождеству 1966-го она уже давно покинула «Мызу»: дни процветания Айви и Оуэна остались в прошлом, и они больше не держали домашнюю прислугу. Но тепло и уют на кухне сохранились, к счастью. Особенно мне запомнились каменные плиты на полу, хотя на снимке их не видно; плиты были гладкие и рыжеватые, того же красно-коричневого цвета, что и грязь, которую дядя Оуэн приносил в дом на резиновых сапогах, возвращаясь после кормежки свиней. И все на кухне отсвечивало этим красноватым блеском, огненные блики плясали на медных половниках и кастрюлях, что висят на стене, на заднем плане фотографии. Кухня обогревалась пылающим очагом, теплом, исходившим от потрескивающих сухих бревен. Для празднования сочельника трудно найти более подходящее место. И я была рада, что приняла приглашение приехать в «Мызу», а еще сильнее радовалась тому, что уговорила Tea поехать вместе со мной, несмотря на ее явное недовольство.
В те годы Рождество всегда оборачивалось для меня головной болью. Для одинокой женщины праздники — трудное время. Да, Имоджин, я все еще была одна и по-прежнему жила в комнатушке в Вондсворте, хотя в иных отношениях моя жизнь налаживалась. Закончив курсы машинописи и стенографии, я уволилась из универмага и устроилась секретаршей директора в издательство, располагавшееся на Бедфорд-сквер. Тогда я и думать не думала, что секретарская должность положит начало моей карьере в книгоиздании и знакомству с людьми, среди которых спустя несколько лет я встречу мою Рут. Но я заглядываю в будущее, вернемся-ка лучше к нашей фотографии.
