в который мгла сметется прочь,
сокровищами правит Ночь.
15. КОЛОКОЛ МОРЯ
У моря гуляя, у самого края
увидел я раковину на песке —
она то и дело тихонько гудела,
как колокол моря на влажной руке.
Прижав ее к уху, я слышал, как глухо,
как будто бы в гавани тайной рожден,
на отмели дальней бьет в бакен сигнальный
прибой — и доносит из-за моря звон.
Тягучие волны, безмолвия полны,
пригнали ладью мне, пустую, как ночь.
«К неведомым странам пора нам, пора нам!»
Я прыгнул и крикнул: «Неси меня прочь!»
Какая-то сила меня уносила
в глухие туманы и сумерки сна —
туда, где за темным пространством огромным
лежала забытая всеми страна.
И голосом ясным над рифом опасным
тот колокол моря без устали бил,
и ночью беззвездной над мрачною бездной
на зов этот дальний без думы я плыл.
И вдруг белоснежным видением нежным
предстал предо мною сияющий брег —
блистали утесы, и пенные косы,
и пляжи, каких я не видел вовек.
И тек под рукою волшебной рекою
жемчужный песок, и подобьем огня
горели кораллы, сверкали опалы,
и яхонтов грани слепили меня.
Но тут у подножья заметил я с дрожью,
как вход в подземелья глухие зиял;
и свет помутился, я прочь устремился,
и волосы ветер мои развевал.
Сбегали каскады ко мне водопада —
напившись, я думал, что тяжесть стряхну;
идя вдоль потока, взбираясь высоко,
попал я в прекрасную вечно страну.
И там без испугу пустился по лугу,
где каждый цветочек сиял, как звезда;
там свежи и юны, как полные луны,
дремали кувшинки на глади пруда;
там ивы склоненны, и ольхи там сонны
над зеркалом вод несказанная тишь;
лишь ирис ночами колышет мечами,
и острыми копьями водит камыш.
И слышал весь день я какого-то пенья
далекое эхо; как тени, легки,
проворны и ловки, сновали полевки,
и зайцы скакали; из нор барсуки
таращили глазки; какие-то пляски
и музыку слышал я — звон в голове,
неведомый ропот и легонький топот,
как будто бы кто-то плясал на траве.
Но песни смолкали, шаги затихали,
лишь я приближался — и так всякий раз:
ни здравственной речи, ни дружеской встречи —
звучал только музыки ласковый глас.
Наряд себе новый я сшил тростниковый,
зеленую мантию гордо надел —
с жезлом и державой я встал величавый
и оком хозяина луг оглядел.
Увенчан короной, с гирляндой зеленой,
я крикнул в пространство: «Откройся же мне!
Молчишь почему ты? И служишь кому ты?
Не я ли король в этой дивной стране?!
И грозен к тому ж я — со мною оружье:
мне ирис дал меч, а тростник — булаву!
Так внемли же зову — скажи мне хоть слово!
Лицо мне открой и явись наяву!»
Вдруг ветер могучий затмил небо тучей —
я рухнул на землю и, словно слепой,
пополз еле-еле — без мысли, без цели,
пока не очнулся в чащобе лесной.
Мрачна и молчаща угрюмая чаща:
там каждое дерево было нагим;
в ума помраченьи я был в заточеньи,
и ухали совы по дуплам своим.
Мучение это, без лучика света,
на год растянулось и на день; жуки
деревья точили, соседями были
моими грибы да еще пауки.
Однажды мглу эту пробил лучик света —
и тут я увидел, что весь в седине.
«Я отдан был горю, но нужно мне к морю!
Дорога отсюда неведома мне».
И веткой терновой от ветра льдяного
пытался укрыться я — темень и вой;
несли меня ноги во мгле без дороги,
летучею мышью тень шла надо мной.
В шипах весь и в ранах я брел в этих странах,
и годы свои я тащил за спиной —
и вдруг, утомленный, я ветер соленый
вдохнул, и запахло вдруг тиной морской.
И слышал я в шхерах и мрачных пещерах
какие-то стоны и вой иногда,
и чайки кричали, и волны ворчали,
и глотки пещер заливала вода.
Внезапной зимою, окутанный мглою,
я к краю земли свои годы понес —
туда, где свистели глухие метели,
где ждали меня только мрак и мороз.
У брега морского в ладью свою снова
я сел — и она понесла меня прочь;
и тихо шли мимо суда-пилигримы,
лишь чаячий крик оглашал эту ночь.
И в гавани темной армадой огромной
безмолвно застыли большие суда:
не двигаясь боле, стоят на приколе —
отсюда они не уйдут никогда.
Лишь вихря стенанья и темные зданья,
лишь ливень струился потоками слез;
сошел я с дороги и сел на пороге,
и сбросил все то, что с собою принес.
Лежат на ладони забывший о звоне
тот колокол моря да горстка песка —
не слышу я снова далекого зова,
и берег я тот позабыл на века.
В обрывках одежды без всякой надежды
по улицам темным я тихо бреду —
о море горюя, с собой говорю я,
а встречные только молчат на ходу.
16. ПОСЛЕДНИЙ КОРАБЛЬ
Фириэль из окна поглядела в три -
нехотя ночь отступала.
Звонкоголосый глашатай зари,
крикнул петух... Светало.
Бледный рассвет проступил из мглы,
птицы, проснувшись, запели,
мутно чернели деревьев стволы,
тихо листы шелестели.
Фириэль у окна стояла, ждала,
покуда не прояснилось —
и вот, наконец, рассеялась мгла,
роса в траве заискрилась.
И дева, тихо ступив за порог,
пошла по росному лугу.
Никто шагов ее слышать не мог —
ни звука на всю округу.
И был в алмазах ее подол,
когда дева к реке сбежала;
встала под ивой, оперлась о ствол,
взглядом поток провожала.
Шумно нырнул зимородок в тиши,
брызги взметнулись искристо,
