— Я всегда любил тебя, сынок, — повторил отец.
— Я тоже, — всхлипнул Икс. — Ты правда больше не страдаешь?
...Миха не знал, что происходит с его друзьями. Но когда обернулся, пытаясь заставить Икса играть дальше, представшая перед ним картина выглядела чудовищной. Икс стоял рядом с Джонсоном, в пол-оборота, его руки так же висели вдоль тела, а губы безвольно шевелились.
«Да что же с ними?!» — успел подумать Плюша. И что-то еще увидел Миха, заставившее его вспомнить рассказ Будды о гостях Мамы Мии, что-то еще, словно дом оживал, словно стены просвечивали жуткими тенями, которые сгущались все больше.
— Будда! — закричал Миха. — Ну, открой же! Здесь что-то...
— Миха, — внятно и со спокойствием, от которого у Плюши чуть не разорвалось сердце, произнес Будда. — Я больше не могу сдерживать ее. Иди — ты нужен им.
— Что иди?! Куда иди?! Я вытащу тебя! Дай руку, скорее, дотянись!
— Бегите отсюда. Быстрее! Немедленно бегите.
Миха не хотел слушать. Он, будто гуттаперчевый, просунулся в проем чуть ли не по плечо, он тянулся еще дальше и тогда... почувствовал на своей ладони прикосновение Будды, от которого ему, пусть на мгновение, стало спокойно, и паника улеглась у него в голове. И лишь ощутив это прикосновение, Плюша услышал, как и тогда на вокзале, голос Будды, только где-то внутри: то ли в голове, то ли в своем сердце.
«Миха, я знаю, что говорю. Это бесполезно. Так или иначе — это уже произошло. Отпусти меня, мой друг».
— Куда — отпусти?! Чего — отпусти?! — заорал Миха, пытаясь просунуть руку глубже в проем, чтобы крепче ухватить друга. — Я тебя вытащу! Давай, поднажми!..
«Слушай, тупой Плюша, — и Миха почувствовал, что Будда пытается улыбнуться, но голос слабел. — Я уже почти не могу. Не вини их ни в чем. И себя! Это дом. Его силе бесполезно противостоять».
— Я сейчас...
«Не перебивай. Это — дом. С ним невозможно бороться — он построен не нами. Нас всех сюда заманили, и его силе бесполезно противостоять. Но у нас есть мы — и мы ему не принадлежим. Надо просто выйти из дома... Понимаешь? Навсегда. Бегите!»
— Будда, нет!
И связь их рук разорвалась. Почти в следующее мгновение дверь под напором Плюши распахнулась настежь...
В том месте, где находился алтарь, пылало, отсвечивая кровавым багрянцем, пламя; в эту огненную воронку, клубясь и наливаясь чернотой, уходила дымная линия. Там, в пламени, куда была нацелена клубящаяся линия, Плюша успел различить много чего, что еще долго будет преследовать его в ночных кошмарах. И прежде всего расплывчатый контур, спину запрыгивающей в огонь чудовищно огромной собаки, беспощадной суки, которая взяла след и гналась за ускользающей добычей. А потом, прямо в пламени, проступило лицо. Миха узнал его — это было лицо Мамы Мии, полоумной старухи, ее ищущий взгляд...
— Ты отказался есть мой хлеб, — заметался по комнате безумный хохот. — За это ты отдашь мне самое дорогое!
От страха у Михи подкосились ноги и похолодело сердце. Он попятился, уповая лишь на то, чтобы дверь не захлопнулась.
— Сам отдашь! Сам!
Она и не захлопнулась — дверь в комнату, в которой пропал Будда. И еще кое-что услышал Плюша. Только и сейчас, по прошествии многих лет, Миха-Лимонад не мог утверждать, было ли это на самом деле, или просто страх сделал свою работу, услужливо подкинув ему фразу Будды, чтобы Плюша не выглядел жалким слабаком: «Бегите отсюда! Пожалуйста... Иначе она догонит меня!»
А потом по комнате словно прошелся порыв ветра, дом содрогнулся, и пламя исчезло. Ни Будды, ни гипсовой собаки в комнате не было. Но было другое. Скрежет, стон... Будто начиналось землетрясение. Стены содрогнулись еще раз, и еще, рождая низкий гул, словно дом собирался провалиться сквозь землю, сожрать их, унести в такое место, из которого уже никогда не будет возврата.
* * *
Они бежали от немецкого дома, как перепуганные зайцы; их позорное бегство было еще более быстрым и несравнимо горьким, чем в первый раз. И только отсутствие болезненного воображения взрослых не сделало их седыми.
* * *
Потом был шок. Несколько часов они провели, словно в бреду. Обнаружили себя в порту, сидящими у сваи, откуда Будда совершил свой прыжок.
Они разревелись. Совершенно не зная, что делать и где искать помощи. Они плакали, и все же им становилось немного легче.
* * *
Потом было много всего. Заявления в милицию, путанные, сбивчивые, страх, и снова слезы.
* * *
Потом, когда шок начал понемногу отпускать, каждый из них снова расплакался. В одиночестве. Словно случившаяся беда вовсе не сплотила их, словно какая-то часть их дружбы была украдена навсегда.
Миха сидел на камне, который местные прозвали «башкой», и, глядя себе под ноги, ревел, а его ступней легко касалась пена морского прибоя. Он ревел так, будто никогда в жизни не сможет выплакать всех этих слез.
Потом он спрыгнул с камня, вымыл соленой водой лицо и направился по косогору вверх, к железнодорожным путям, которые вели в город. Его глаза были сухими.
Он все же отдал ей самое дорогое.
Но кое-кто все еще оплакивал Будду. В центре Москвы лейтенант ДПС Свириденко, поднятый руками посторонних, приходил в себя. По его щекам, оставляя мокрые полосы, катились слезы. И в них, как в зеркалах, еще можно было различить четыре мальчишечьих лица, но вот они стали удаляться, превратились в точки и навсегда исчезли, ушли из этого мира на берег полуденного моря. Еще одна, последняя слезинка сорвалась с его щеки и полетела в пустоту.
Совсем скоро он придет в себя и почти ничего не вспомнит. Хотя, конечно, это не так — последняя слезинка лейтенанта Свириденко летела в пустоте, вечной и открытой для всех. Но во влажных полосах, оставшихся на его лице, будут теперь отражаться только шумные звуки московских улиц.
22. Амулеты детства
I.
Икс оглянулся: нет, никто за его спиной не стоял. Раскидистое дерево, далекий фонарный столб, неверный свет луны, и еще где-то проехал автомобиль — все это давало игру теней на стене магазина Синдбада. Красочную панель, которую Икс порезал, залатали. Видимо, в эти непростые времена на новый рисунок хозяева решили не раскошеливаться. Или кто-то не пожелал, чтобы тут поменяли рисунок.
— Ты не пожелала? — прошептал Икс и хихикнул. Потом сглотнул и снова огляделся.
Нет-нет-нет, никакая тень никуда не сдвинулась. И вообще, хватит ему бояться, для такой роскоши, как страх, уже несколько поздновато. Надо просто ждать, ждать звонка от Джонсона. И найти, чем пока себя занять. К тому же Икс полагал, что, возможно, что-то начнет происходить с фотографией прежде, чем Джонсон позвонит. Они обязаны не прозевать этот момент. Тогда, также возможно, сегодня все и закончится. Так или иначе закончится. Икс снова сглотнул: в принципе, для него всегда оставался способ все закончить. Фуфырик беленькой ждал в холодильнике. Он мог развязать хоть сейчас и уже мочить, не останавливаясь. Мочить по темной линии так, что период софт-тьмы покажется лишь легкой увеселительной прогулкой по краешку яркой, хоть и жутковатой, но любопытнейшей страны под названием «Безумие».
