Михаил Коржава, режиссер-рекламщик, тридцать лет, прозванный Чипом за пристрастие к компьютерам (А, Чип, что ли? Ну у него просто другое мышление, как у этих пацанов — хакеров. То-то… Совсем сшибленные мозги!), прекрасно знал, когда у него начались проблемы. Все эти люди вокруг заметили что-то в связи с последним тепловозно-рибоковским роликом, но Чип-то знал, как они все ошибаются. Просто некоторое время назад Чип ощутил ОСТЫВАНИЕ МИРА, или, можно сказать и так, — все более увеличивающуюся холодность вокруг, превращение людей, с которыми он работал и оттягивался, работы, в которую когда-то верил, как в Бога, баб, которых он трахал, в нечто НЕЖИВОЕ. Нет, в них во всех еще что-то теплилось, но эти двери отворялись все с большим трудом. И вот в чем была подлинная проблема — Мир покидала жизненная энергия, квант за квантом растворяясь в бесконечном и равнодушном Космосе. И эта энтропия остывающего Мира все более переносилась внутрь Чипа. Поэтому можно, конечно, рассуждать, что Чип — отмороженный, что общается со всеми поверхностно, воспринимая собеседника скорее как персонажа какого-то фильма, что в его прозрачных глазах отшельника никогда не появится не то что дружеского сочувствия, а ничего другого, кроме как высокомерно-ироничного цинизма (бабы, которых он трахал, говорили: «А, Чип? Он — гений! Они все неадекватные. Поэтому Чип несет всякую пургу. Тяжело, а ты что хотела?!»), но дело было вовсе не в этом. Потому что Чип искал ЖИВОГО человека. Хотя бы одного ПРОСТО ЖИВОГО человека.
Поэтому, когда он заявил, что хватит имитаций, для подлинной насыщенности, для живой энергетики кадра необходимо угрохать настоящий тепловоз, все эти люди вокруг решили, что у Чипа начались проблемы. Вспомнили, что Чип три года не отдыхал и пора ему погреть пузо где-нибудь на Багамских островах или покататься на лыжах где-нибудь в Тироле среди загорелых людей и бесконечного солнечно-снежного праздника. Давай, Чип, прочь из Москвы, вам вреден здешний климат, давай к солнцу, и пусть тебя отогреют какие-нибудь шоколадно-миндальные богини (что они все понимают в тепле, увальни?). А потом они всерьез решили выпереть Чипа на отдых, и сами купили ему пару экзотических туров, оформив все документы, и пришли к выводу, что у него в самом деле отъезжает крыша и надо спасать не такое уж юное дарование, пока не поздно. Потому что Чип задумал установить безумное баскетбольное кольцо не на тепловозе, а на носу большого самолета. Для подлинной энергетики кадра Чип предложил угрохать аэробус «Ил-86»! В тот же день он выкинул еще какой-то крендель с секретаршей шефа, только Чип не понимал, с чего они все так взъелись. Он зашел к этой секретарше, — кстати, он знал ее как облупленную, каждый миллиметр ее пахнущего ненасытной самкой тела, — и пробыл с ней не более минуты. И, Боже мой, что он мог такого натворить за одну минуту? Что он мог сделать, чтобы смутить, удивить, оскорбить или даже (не, ну только послушайте!) ШОКИРОВАТЬ эту Оленьку, это бесконечное страждущее влагалище, готовое вместить всех Чипов с их букетами зимних роз (да-да, она любила зимние розы, ах-ах!), всех Аленов Делонов, всех слесарей-водопроводчиков и всю вечную совокупляющуюся Вселенную?! Нет, ну конечно, он там что-то выкинул, что-то такое сделал, но она вовсе не оскорбилась, она лишь удивленно рассмеялась (Чип, ты что, с ума сошел?), хотя ее уже всю так и распирало, и ей с трудом удалось затолкать обратно похотливый блеск своих чудных миндалевидных глаз. (Интересно, куда бабы заталкивают похотливый блеск своих чудных миндалевидных глаз? А?! Чип готов биться об заклад, что он знает КУДА.) Поэтому с чего они все так взъелись — нет, Чип, все! Это последняя капля! Ты совсем е…нулся! Срочно на отдых! А то мы тебя потеряем… Э, мы ж тебя любим! — Чип не понимал. Но когда они вечером этого четверга всучили Чипу билеты и сказали: завтра, старик, утренней лошадью — и вперед, в Мадрид, а потом в Вену (жиды — могли бы раскошелиться на «Люфтганзу» или «Остеррайх», а не на аэробус «Ил-86» компании «Трансаэро»), Чип не особо возражал. Что ж, отдых так отдых, проблемы так проблемы. Он посмотрел, как называется его отель, — «Альте пост» («Старая почта»), пять звезд, старик, все как положено, местечко Сан-Антон, одни кинозвезды да царствующие фамилии, — набрал номер телефона и поинтересовался, много ли в тех местах снега. Его заверили, что снега полно и герр Коржава прибывает в самый разгар сезона, на праздник Масленицы. Чип вспомнил, что в России на Масленицу едят горячие блины с икрой, пьют водку и сжигают чучела Русской Зимы.
— Да-да, бывает много огня, — равнодушно подумал Чип, — проблемы так проблемы…
Вряд ли в вечер этой среды Чип догадывался, что буквально через несколько часов (в четверг с утра) у его далекого родственника, которого он и в глаза не видел и о чьем существовании даже вряд ли догадывался, у стареющего подполковника Коржавы, возникнут гораздо более серьезные проблемы. А потом… огня будет больше чем достаточно и его с лихвой хватит на всех.
3
Среда, 28 февраля
Продолжение вечера
Как только они оказались на безопасном расстоянии от места побоища, от большого мокроасфальтового «БМВ» и разбившейся вдребезги бутылки шампанского, молчавшего и лишь изредка всхлипывавшего Растяпу словно прорвало. Воспитанный домашний мальчик пытался справиться с переполнявшими его чувствами, но весьма неуспешно. Однако в его словах не было подобострастия, лишь только благодарность и плохо скрываемое юношеское восхищение. И это, пожалуй, самое ценное: ты, Растяпа, оказался честным малым, только не утомляй меня, и незачем рассказывать о своем старшем брате, который тоже что-то там умеет… И вообще, если ты сейчас не заткнешься, я сам тебя прибью, чертов ты болтун…
Потом он понял, что Растяпа решил увязаться за ним всерьез и конца этому словоизлиянию не будет. Он вдруг резко развернулся, смерив восторженного юношу равнодушным взглядом, и негромко произнес:
— К метро не возвращайся. По этой улице выйдешь к «Ударнику». Давай, чтоб я тебя больше не видел.
— Как… Что? Ну я просто… я ведь только хотел…
— Запомни: если решил поднять кулаки, за это обязательно придется отвечать. Сегодня тебе повезло, но вряд ли такой день повторится еще раз.
— В смысле… повторится…
— И не рассказывай больше о старшем брате. У тебя ведь его нет?
— Что?..
Длинные руки Растяпы словно налились свинцом, вся его фигура сразу как-то ссутулилась; он не стал смотреть в глаза Растяпы, прекрасно зная, что огонек восторга вмиг погас, и, вполне возможно, Растяпа по-детски закусил губу, но его все это теперь действительно не касается. Он лишь отвернулся и зашагал прочь. Растяпа по инерции сделал еще один шаг, потом остановился. Их разделяла ночь, беременная новым снегопадом, который сотрет следы побоища у светофора и присыплет льдышки — остатки шампанского, шумную пену какого-то несостоявшегося праздника. Их разделяла ночь, а потом сквозь эту все более сгущающуюся ночь все же пробился голос Растяпы:
— У меня действительно нет старшего брата…
Он не оборачиваясь поднял руку — прощай, Растяпа. Он возвращается домой, и в этой ночи Растяпа больше за ним не последует.
