— Вам никто не желает зла, — сказали ей. — Все, что произошло, надо принимать как данность.
— Это — волчья данность, — возразила Вика.
— Послушайте, вы же умная женщина. К чему этот драматизм? Вы что, хотите услышать от меня тривиальный бред о том, что выживает сильнейший?
Какую-нибудь патетическую дешевку, начинающуюся с фразы «Этот мир так устроен»?..
Вика промолчала.
— Давайте постараемся уважать друг друга. Вы умный человек и прекрасно понимаете, что все уже случилось. И какие открываются выходы. И для вас, и для нас.
Вот этого она уже не выдержала.
— Вы говорите об уважении? Да вы просто извращенец! Вы меня превратили в наркоманку, обращаетесь со мной как с ничтожеством… На мне не осталось живого места, и я даже не могу самостоятельно подняться с постели! — Предательские слезы, которые она все же постаралась сдержать. Слезы теперь — частые ее гости.
— Напротив — я уважаю вас, — возразили ей. — Я уважаю ваш ум и ваш рационализм, который рано или поздно одержит верх. Хотите честно? Если б не ваш ум, вы бы уже давно были мертвой. Но я знаю, что мы сможем договориться.
— Честно… Теперь вы говорите о честности. Может, еще о чести поговорим?
— Ценю вашу иронию. Это свидетельствует о том, что вы начинаете прислушиваться к рациональным доводам. Эта автокатастрофа могла оказаться для вас роковой. Вам со-хра-ни-ли жизнь. И только потому, что вы умный человек, я все еще беседую с вами. Теперь вам ясны причины. Это плод долгих раздумий, у меня имеются рычаги воздействия. Вы — мать. Любящая мать…
— Вам доставляет наслаждение делать мне больно?
На ее реплику не обратили внимания.
— Есть же у вас в голове весы, внутренние весы? Поглядите, что на чашах. Вы — мать. С другой стороны — вы проиграли. Уже проиграли. С одной стороны, когда все закончится, вы воссоединитесь с детьми и у вас будет достойная, обеспеченная жизнь. Если мы начнем сотрудничать и оформим ряд документов, то в любой указанный вами банк — предполагаю, что скорее всего это будет Швейцария, — вам переведут более чем приличную сумму для обеспеченной и спокойной жизни. Это, конечно, не «Континент», но на хлеб вам хватит. Да еще с маслом. На другой чаше — ничто, понимаете, не «ничего», а черное холодное ничто. Вглядитесь еще раз: мать, заботящаяся о своих детях, — или ничто, черная пустота… И вам станет все ясно.
— Вы хотите, чтобы я своими руками…
— Да, я хочу. Потому что в конечном итоге вам остается жизнь. Вы ведь уже погибли в автокатастрофе. И то, что вы еще живы, — это привилегия вашего ума. Смотрите, чтобы не оказалось, что я переоценил эти ваши достоинства. Выбор за вами.
— Послушайте, зачем вы меня… — Вика подбирала нужное слово и вдруг произнесла:
— Разводите?
— Удивительно слышать из ваших уст подобную терминологию.
— Ведь если я отвечу отказом, то не видать вам «Континента», как…
— Конечно, — спокойно перебили ее, — возможно, и так. Может, и нет.
Только вы-то потеряете все. А так, за вычетом «Континента», остается не так уж и мало, Вика. В конечном счете остается самое главное. Знаете — типичная ошибка игроков, когда выигрыш выпадает на некрупную, но застрахованную ставку? Они не думают о том, сколько реально выиграли, они думают, сколько сейчас проиграли, потому что якобы могли поставить больше. В конечном счете проигрывают все.
— Репетируете роль ласкового палача?
— Прекратите. «Континент» — слишком тяжелая ноша для женских плеч.
Огромных мужиков отстреливают в этой стране ежедневно за несравнимо меньшие деньги. В любом случае вы его уже потеряли, и это иллюзия, что может быть по-другому. Это не те игры. Вы умный человек, а в России убивают умных людей.
— Нет, ну надо же! Вы явно извращенец. Вы говорите об этом, как о стихийном бедствии, к которому не имеете никакого отношения.
— Это и есть стихийное бедствие. Я лишь подчиняюсь стихии.
— Потрясающе… — Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Рано или поздно это бы произошло. Но могло статься так, что эти, другие люди не оценили бы ваш ум и действовали гораздо более простым, грубым, проверенным и окончательным способом. Им было бы плевать на детей и на то, что вы… очень красивая женщина.
— Вы делаете мне эти людоедские комплименты, чтобы…
— Как бы это дико ни звучало, — перебили ее, — возможно, я спасаю вашу жизнь. Это не та территория, чтобы быть одновременно и богатой, и здоровой, и счастливой… да еще женщиной.
— А… — она понимающе закивала головой, — вы сексист…
— Как вам угодно.
— Сексист. Мачо, с людоедскими наклонностями. Да еще, видимо, тонкий поэт в душе.
— Насчет людоедских комплиментов… — он говорил спокойным, ровным голосом, — я действую во имя обоюдной выгоды.
— Простите, я забыла.
— Подумайте еще раз: вы способны идти по крови? Не смешите — это не для вас. Так и не стоило начинать. Вы поднялись слишком высоко, а уж коли вы сами вспомнили о поэзии, то там дуют ледяные ветры. Подумайте. Возможно, я оказываю вам услугу.
— Удивительно… Это действительно философия людоеда. В кратком изложении.
— Еще раз ценю вашу иронию, хотя она становится непродуктивной. Но хватит говорить обо мне. Лучше побеседовать о ваших детях.
При упоминании о детях все попытки держать удар сразу как-то развеялись. Да, у них есть рычаги воздействия. Что там говорить, этих рычагов полно.
Снова начала подкатывать боль — вот, еще один рычажок, необходимость в таблетках, которые приведут спасительный туман. В принципе это вообще удивительно, что с ней еще беседуют. Ведь они сломали ее. Ведь они видят перед собой безвольное существо, жадно проглатывающее таблетки нарозина, когда приходит время. Ее время. Ее зов спасительного, милосердного тумана.
Вика молчала. Ее молчание больше не перебивали.
Затем она вздрогнула и… постаралась почесаться привычным жестом.
Возможно, она выздоравливает, и это заживают раны. Однако возможно также, что это начала проявляться знакомая каждому наркуше «чесотка».
Она посмотрела в глаза беседующему с ней человеку и поняла, что он думает о том же самом — ее жест не остался незамеченным.
И вдруг, в какое-то короткое мгновение, она подумала: «Может, он прав? Ведь я уже потеряла все, что любила… что чего-то стоит?..»
Но она попыталась отогнать от себя эту предательскую мысль, потому что любой ее слабостью незамедлительно воспользуются.
Сразу же вернулся голос, ее собственный голос из сна, который теперь звучал в ней не замолкая:
Давай заберем у них наших детей!
Наконец она слабо произнесла:
