— Старая ведьма! — воскликнула Сычиха с видом деланного возмущения, которое Хромуля принял за чистую монету. — Подумать только, она еще нос воротит! Оттолкнуть любовь такого ребенка...
И кривая Сычиха еще раз поцеловала Хромулю с преувеличенной нежностью.
Сын Краснорукого, глубоко тронутый этим новым проявлением добрых чувств, ответил на них с горячей признательностью.
— Только прикажите! — вскричал он. — Прикажите, и вы увидите, я исполню все, увидите, как верно я буду вам служить!..
— Правда? Ну хорошо, ты об этом не пожалеешь...
— О, я так рад остаться с вами!
— Ладно, посмотрим, если будешь умником. А пока пойдешь с нами.
— Да, — согласился Грамотей, — ты поведешь меня, несчастного слепца, и будешь говорить, что ты мой сын. Мы будем проникать в дома, и тысяча смертей, — вскричал в ярости убийца, — с помощью Сычихи мы еще не раз поживимся! Я еще покажу этому дьяволу Родольфу, который меня ослепил, что со мной далеко не все кончено!.. Он отнял у меня зрение, но не отнял стремления творить зло. Я буду головой, ты, Хромуля, моими глазами, ты, Сычиха, моей рукой. Ты ведь мне поможешь.
— Ты же знаешь, душегубчик, я с тобой до досочки, до веревочки с петлей. Когда я вышла из госпиталя и узнала, что ты спрашивал меня у кабатчицы Людоедки ради этого простофили из Сен-Манде, я все бросила и помчалась в твою деревню к этим местным ведьмам и всем говорила, что я твоя жена! Ты разве не помнишь?
Но эти слова кривой Сычихи вызвали у Грамотея неприятные воспоминания. Внезапно тон и обращение его к Сычи-хе изменились, и он злобно закричал:
— Да я подыхал там от скуки с этими честными людьми; через месяц я уже больше не мог, мне было страшно. И тогда я придумал позвать тебя. Себе на беду! — добавил он еще более яростно. — На другой же день после твоего появления меня ограбили, утащили остатки денег, которые мне дал этот демон из аллеи Вдов. Да, сняли пояс с золотыми, пока я спал... Только ты могла это сделать, и теперь я в твоей власти... Всякий раз, как вспомню, все время удивляюсь, почему я тебя не убил на месте, старая воровка!
Он шагнул в сторону кривой Сычихи, но его остановил возглас Хромули:
— Берегись, если тронешь Сычиху, худо будет!
— Да я раздавлю вас обоих, злобные гадюки! — в ярости закричал бандит. И, услышав рядом с собой голос сына Крас-норукого, он нанес наугад в его сторону такой страшный удар кулаком, что наверняка уложил бы его наповал, попади он в цель.
Хромуля, чтобы отомстить за себя и за Сычиху, подобрал с дороги камень, прицелился и попал Грамотею прямо в лоб.
Удар был не опасен, но весьма болезнен.
Разъяренный бандит вскочил на ноги, страшный, как раненый бык, сделал несколько шагов вперед, но споткнулся.
— Не сломай себе шею! — воскликнула Сычиха, хохоча до слез.
Несмотря на кровавые узы, связавшие ее с убийцей, она по многим причинам с жестокой радостью наблюдала за унижением этого некогда ужасного зверя, непомерно гордого своей чудовищной силой.
Так одноглазая на свой манер подтверждала правоту безжалостной мысли Ларошфуко о том, что «мы всегда находим нечто утешительное в несчастьях наших лучших друзей».
Уродливый мальчишка с желтыми волосами и крысиной мордочкой всецело разделял буйное веселье одноглазой. Грамотей снова споткнулся, и Хромуля закричал ему:
— Да открой же глаза, старина, открой глаза! Ты идешь не в ту сторону, ты петляешь... Неужели ты сам не видишь?.. Протри получше стекла своих очков!
Понимая, что ему не удастся поймать мальчишку, силач яростно затопал на месте, двумя огромными волосатыми кулаками протер глазницы и глухо зарычал, — как тигр в петле намордника.
— Ты вроде кашляешь, старина? – осведомился сын Краснорукого. — Послушай, вот прекрасное лекарство, его дал мне один жандарм, надеюсь, и тебе оно понравится! Он подобрал горсть щебня и швырнул в лицо убийцы.
Этот дождь мелких острых камешков, оцарапавших лицо, это новое оскорбление причинили Грамотею еще более жестокие страдания, чем удар камня в лоб; мертвенно побледнев под сетью сине-багровых шрамов, ой внезапно раскинул крестом руки жестом невыразимого отчаяния, воздел к небесам свое ужасное лицо и взмолился из глубины души:
— О господи, господи боже мой!
Странно было слышать из уст этого человека, запятнавшего себя самыми жестокими преступлениями, перед кем дрожали самые отчаянные мерзавцы, внезапный призыв к божьему милосердию, но так было угодно провидению.
— Ах, ах, ах, чертушка раскидывает руки крестом, — захихикала Сычиха. — Ты не того позвал, мой милый, тебе надо звать рогатого на помощь!
— Дай мне хоть нож, чтобы я покончил с собой!.. Дай мне нож!!! Ибо все оставили меня! — вскричал несчастный, кусая кулак в бессильной ярости.
— Нож? У тебя есть нож в кармане, хитрец, и преострый. Старикашка с улицы Руля и торговец быками, должно быть, уже рассказали о нем могильным червям.
Грамотей понял, что ему ничто не мешает покончить с собой, и поспешно сменил тему.
— Поножовщик был ко мне добр, — заговорил он глухим, трусливым голосом. — Он не обокрал меня, он меня пожалел...
— Почему ты сказал, будто я утащила твою казну? — спросила Сычиха, едва удерживаясь от смеха.
— Ты одна входила ко мне в комнату, — ответил бандит. — Меня обокрали в ночь твоего приезда. Кого же мне еще подозревать? Местные крестьяне на такое не способны.
— А почему бы им не поживиться, твоим крестьянам? Что они, хуже других? Может, они пьют только молоко и щиплют траву, как кролики?
— Так или иначе, меня обчистили.
— Но при чем здесь твоя Сычиха? Да ты сам подумай! Если, бы я увела твое сокровище, разве бы я после этого осталась с тобой? Ты что, сдурел? Конечно, я бы взяла твои денежки, если бы могла. Но, верь слову Сычихи, ты бы все равно меня снова нашел потом, когда бы денежки растаяли, потому что ты мне Нравишься, белоглазый разбойник! И послушай, брось ты скрипеть зубами, а то все выкрошишь.
— Похоже, он щелкает орехи! — заметил Хромуля.
— Ха-ха-ха! Ты прав, малыш. А ты, душегубчик, успокойся, пусть себе посмеется, он еще так молод. И признайся, что ты несправедлив. Когда высокий человек в трауре, похожий на могильщика, сказал мне: «Плачу тысячу франков, если вы похитите девушку, которая живет на ферме Букеваль, и привезете на указанное место в долине Сен-Дени», разве я не предложила тебе сразу войти в долю, ответь! А ведь могла бы выбрать любого, кто соображает и видит лучше. Так что считай, что я тебя облагодетельствовала. Потому что ты нам нужен только для того, чтобы ты держал девчонку, пока мы с Хромулей не запакуем ее в плащ. А в остальном ты нам как карете пятое колесо. Ну ладно. Я бы тебя, конечно, обокрала, если бы могла, но в общем я тебя люблю и желаю тебе добра. Я хочу, чтобы ты был обязан всем твоей дорогой Сычихе: такой уж у меня характер! Мы дадим двести монет Крючку за карету и за то, что он привозил сюда слугу высокого человека — в трауре показать нам место, где мы должны спрятаться, поджидая девчонку. Нам останется восемьсот монет на двоих, будет на что погулять! Ну а теперь что скажешь? Ты еще сердишься на свою старушку?
