— Тебя изнасиловали? — жестко спросил он.
— Меня спас Николас. — Девушка указала на Хука. — Он убил того мерзавца.
Взгляд черных глаз задержался на Хуке, затем вновь обратился к Мелисанде. В голосе Ланфереля послышалась злоба.
— Чего ты хочешь? Мужа? Чтоб было кому за тобой приглядывать? Этот сгодится? — Он кивнул на оруженосца. — Может, выйдешь за него? Он даже благородных кровей, хоть до дворян и не дорос: его мать была дочкой шорника.
Оруженосец, явно не понимавший ни слова, тупо глядел на Мелисанду. Кольчужный капюшон, надетый на нем вместо шлема, обрамлял потное, изрытое оспой лицо со сломанным в драке носом и толстыми слюнявыми губами. Мелисанда скривилась и заговорила по-французски так торопливо, что Ник почти ничего не понял. Ее слова, в которых издевка смешивалась со слезами, удивили Ланфереля.
— Она говорит, что останется с тобой, — перевел он для Хука. — Однако все зависит от меня. От того, захочу ли я оставить тебя в живых.
Хук прикинул, не броситься ли на Ланфереля с луком наперевес, чтобы роговым наконечником угодить в горло или в мякоть под подбородком и давить, пока цевье не доберется до мозга.
— Нет, — услышал он тихий голос, который явно принадлежал так давно молчавшему святому Криспиниану. — Нет, — повторил святой почти шепотом.
Хук чуть не упал на колени от благодарности. Его святой вернулся!
Ланферель смотрел на лучника с усмешкой:
— Думал на меня напасть, англичанин?
— Да, — признался Хук.
— А я бы тебя убил. Может, так и сделать? — Сеньор д'Анфер вгляделся в деревья, за густой листвой которых ждали у дороги повозки. Оттуда донеслись крики, послышался звук спускаемой тетивы. — Сколько вас здесь?
Ник хотел было солгать, но рассудил, что Ланферель так или иначе узнает правду.
— Сорок лучников.
— Латников нет?
— Нет.
Ланферель пожал плечами, словно не услыхал ничего ценного.
— И что? Возьмете Гарфлёр, а потом? Пойдете на Париж? На Руан? Не знаешь? Зато я знаю. Куда-нибудь да пойдете. Неужели ваш Генрих спустил столько денег лишь для того, чтобы захватить одну мелкую гавань? Он явно хочет большего. А когда пойдете дальше, англичанин, мы будем рядом, впереди и сзади, и вы станете гибнуть по одному, пока не останется всего горстка — и тогда мы окружим вас, как волки стадо. И моя дочь погибнет оттого, что ты не сможешь ее защитить?
— В Суассоне твою дочь спас я, а не ты.
Лицо Ланфереля исказилось яростью, кончик клинка дрогнул, однако в глазах француза мелькнула неуверенность.
— Я ее искал, — возразил он так, словно оправдывался.
— Значит, плохо искал! — бросил Хук. — А я ее нашел!
— Его привел Господь, — добавила Мелисанда по-английски.
— Вот как? Господь? — К Ланферелю вернулась уверенность. — Ты думаешь, англичанин, Бог на вашей стороне?
— Я знаю, что Он за нас, — твердо сказал Хук.
— А ты знаешь, как меня называют?
— Владыкой ада.
Ланферель кивнул.
— Это всего лишь имя, англичанин. Чтобы пугать невежд. Однако, несмотря на имя, после смерти я хочу попасть в рай, а для этого мне нужно, чтобы за меня возносили молитвы, служили мессы и пели псалмы. — Он кивнул на Мелисанду. — Почему бы ей за меня не молиться?
— Я молюсь, — возразила Мелисанда.
— А доходят ли до Господа ее молитвы? — продолжал Ланферель. — Она предала Бога ради тебя, таков ее выбор! Так посмотрим же, чего хочет Господь, англичанин! Подними руку.
Хук не пошевелился.
— Жить хочешь? — рявкнул Ланферель. — Подними руку! Не эту, правую!
Хук поднял правую руку, на которой кончики пальцев от постоянного трения загрубели до мозолей.
— Расцепи пальцы, — велел Ланферель и медленно коснулся мечом Никовой ладони. — Мне ничего не стоит тебя убить, да только ты понравился моей дочери, а ее желание мне дорого. Однако ее кровь тебе досталась без моего позволения, а за кровь платят кровью.
Ланферель чуть двинул кистью — сильно и точно, так что острие клинка прочертило в воздухе след длиной со стрелу и, не оставив Нику лишнего мига, чтобы убрать руку, отсекло ему мизинец. Хлынула кровь. Мелисанда закричала, по-прежнему не смея выстрелить. Боль, которой Хук не почувствовал в первый миг, тут же пронизала всю руку до плеча.
— Вот так, — с удовольствием протянул Ланферель. — Оставляю тебе те пальцы, что нужны для лука. Ради моей дочери. Но когда вас окружат волки, англичанин, мы с тобой сочтемся. Если вы победите, она останется с тобой, если нет — отправится на супружеское ложе. — Ланферель кивнул на толстогубого оруженосца. — Ложе вонючее, согласен, да и похотлив он как кабан. Еще и храпит. Принимаешь уговор?
— Господь даст нам сил, мы победим, — ответил Ник. Руку свело болью, однако он не показывал вида.
— Послушай, что я скажу. — Ланферель склонился с седла. — Господу плевать на твоего короля, да и на моего тоже. Ты согласен на уговор? Мы бьемся за Мелисанду, да?
— Да.
— Тогда оружие на землю. И стрелы тоже! — велел Ланферель.
Хук понял: француз не хотел получить стрелу в спину. Они с Томом Скарлетом кинули луки на груду веток с поваленного дуба и отцепили холщовые мешки со стрелами.
Ланферель улыбнулся:
— Значит, договорились, англичанин! Наградой будет Мелисанда, но договор-то надо скрепить кровью, да?
— Уже скрепили, — ответил Хук, поднимая окровавленную руку.
— Играем не на кровь, а на жизнь! — Ланферель, тронув коленом жеребца, в стремительном развороте взмахнул мечом — и конец клинка рассек горло Мэта Скарлета, обагрив листву потоком алой крови. Том закричал, Ланферель со смехом пришпорил коня и ускакал к востоку вместе с обоими подручными.
— Мэт! — Том Скарлет упал на колени рядом с близнецом, но тот уже умирал, жизнь уходила из него вместе с кровью, хлещущей из перерезанного горла.
Стук копыт затих. Крики у повозок смолкли, Мелисанда плакала.
Ник поднял луки. Французы ушли, оставалось лишь вырыть топором могилу под дубом, способную вместить двоих — Мэта Скарлета и Питера Годдингтона, навсегда оставшихся здесь, у кромки леса над морем.
Над Гарфлёром, где пушки разбивали в прах городскую стену.
* * *
Тяжелая работа не прекращалась. Лучники, и Хук в их числе, только и знали, что срубали, расщепляли и пилили стволы, а потом укрепляли досками орудийные окопы и траншеи. Новые окопы были вырыты ближе к городу, и, чтобы уберечь драгоценные пушки от защитников Гарфлёра, орудийные дула закрывали толстыми щитами. Щиты сооружали из дубовых стволов толщиной в девичью талию и ставили наклонно, тогда вражеские снаряды отскакивали от них вверх. Больше всего Хуку нравилось, что щиты делали поворотными: когда пушка наконец была готова к выстрелу, отдавался приказ — и верхний край щита лебедкой тянули вниз, тем самым поднимая нижний край и открывая черное пушечное дуло. После выстрела весь мир окутывался густым тошнотворным облаком, воняющим, как тухлые яйца, звук от ударившего в стену ядра сливался с эхом пушечного выстрела, лебедку отпускали, и щит со стуком падал обратно, ограждая от врага пушку вместе с голландскими канонирами.
