— Но… — начал Беокка.
Я взглянул на него так, что бедняга умолк.
— Никак Альфред забыл, кто его спас? А ну, отвечай! Кто сжег корабли Свейна? Кто, во имя вашего невезучего Бога, убил Уббу? И ты все еще мне не доверяешь?
Теперь Беокка изо всех сил пытался меня успокоить:
— Видишь ли, Утред, я боюсь, что ты язычник, а уж эта твоя Исеулт — несомненно язычница.
— Исеулт, между прочим, вылечила Эдуарда, — прорычал я. — Неужели, по-твоему, это ничего не значит?
— А вдруг она помогает дьяволу?
Я удивленно замолчал.
— Дьявол делает свою работу на земле, — убежденно сказал Беокка, — и ему сослужило бы хорошую службу, если бы Уэссекс исчез. Дьявол хочет, чтобы наш король умер и язычники расселились по всей Англии! Это великая война, Утред. Не война между саксами и датчанами, но война между Богом и дьяволом, между добром и злом! Пойми же это наконец!
— Я убил больше датчан, чем тебе может присниться! — возмутился я.
— Но положим, — теперь Беокка говорил умоляющим тоном, — что эта твоя женщина, Исеулт, послана самим дьяволом? Что это нечистый помог ей вылечить Эдуарда, чтобы король доверился ей? И когда король, пребывающий в полном неведении, отправится на разведку, она его вероломно предаст!
— Давай-ка уточним! Ты думаешь, что она предаст Альфреда, или ты имеешь в виду, что это я могу его предать? — угрюмо спросил я.
— Твоя любовь к датчанам широко известна, — сухо ответил Беокка. — И ты пощадил тех людей в Палфлеоте.
— Поэтому ты считаешь, что мне нельзя доверять?
— Я тебе доверяю, — не очень убедительно сказал священник. — Но остальные? — Он сделал бессильный жест. — А вот если Исеулт останется здесь… — Он пожал плечами, недоговорив.
— Все ясно, она будет заложницей.
— Скорее порукой.
— Я вообще-то торжественно поклялся королю в верности, — заметил я.
— Ты давал королю клятвы и раньше, но всем известно, что ты лжец. У тебя есть законная жена и сын, однако ты живешь с язычницей-шлюхой; ты давно испытываешь симпатии к датчанам и слишком самолюбив. Так неужели ты думаешь, что мы и вправду можем тебе доверять? — с горечью выпалил он все это на едином дыхании, а затем продолжил: — Я знал тебя, Утред, еще в раннем детстве, когда ты ползал по тростниковым полам Беббанбурга. Я крестил тебя, учил тебя, ты вырос у меня на глазах, я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой, — и я тебе не доверяю. — Беокка воинственно уставился на меня. — Если король не вернется, Утред, твою шлюху кинут на растерзание собакам.
Священнику, казалось, был неприятен весь этот разговор. Он покачал головой.
— Король не должен отправляться в Сиппанхамм. Ты прав. Это безумие. Это глупость! Это… — Он помедлил, подыскивая нужное слово, чтобы выразить всю степень своего осуждения. — Это безответственность! Но Альфред настаивает на своем, а если он пойдет, ты должен будешь его сопровождать, потому что ты единственный человек, который сумеет миновать датчан. Но заклинаю тебя, Утред, обязательно приведи его назад, потому что он дорог Богу и всем саксам.
«Однако что касается лично меня, — подумал я, — то мне этот человек ни капельки не дорог».
* * *
В ту ночь, мрачно размышляя над словами Беокки, я боролся с искушением бежать с болот, уйти прочь вместе с Исеулт — и пусть мой Вздох Змея послужит другому господину. Но Рагнар, если он был жив, по-прежнему находился в числе заложников, поэтому у меня не осталось больше друзей среди датчан. И если бы я нарушил клятву, данную Альфреду, люди решили бы, что впредь Утреду Беббанбургскому доверять нельзя, поэтому я остался.
Я пытался отговорить короля от безумной, или, как выразился Беокка, безответственной, затеи, но Альфред стоял на своем.
— Если я останусь здесь, — сказал он, — все подумают, что я прячусь от датчан. С противником следует встретиться лицом к лицу. И потому подданные должны меня видеть, должны знать, что я жив, знать, что я сражаюсь.
В кои-то веки мы с Эльсвит были согласны друг с другом и оба пытались удержать Альфреда в Этелингаэге, но его невозможно было отговорить. Король пребывал в странном расположении духа: он выглядел счастливым и не сомневался, что Бог на его стороне, а поскольку его болезнь отступила, то был к тому же полон энергии и сил.
Кроме меня он взял с собой пять человек, в том числе священника, юношу по имени Адельберт, — тот вез завернутую в кожу небольшую арфу. Казалось смехотворным брать арфу, отправляясь во вражеский стан, но Адельберт славился как искусный музыкант, и Альфред пояснил, что мы должны будем петь хвалебные псалмы Господу, находясь среди датчан. Остальные четверо были опытными воинами из королевской гвардии: Осферн, Вульфрит, Беорт и, наконец, Эгвин, на прощание поклявшийся Эльсвит, что в целости и сохранности привезет короля домой. Это заставило супругу Альфреда бросить на меня едкий взгляд: ее расположение, которое я заслужил благодаря тому, что Исеулт вылечила маленького Эдуарда, давно исчезло под влиянием священников.
Мы облачились, словно для боя, в кольчуги и шлемы, а Альфреду непременно захотелось надеть отороченный мехом голубой плащ, в котором он сразу бросался в глаза: это делалось специально, дабы народ узрел своего короля. Были отобраны лучшие лошади: по одной для каждого из нас, а в придачу — три запасные.
Мы пересекли реку, прошли по бревенчатым настилам и наконец очутились на твердой земле неподалеку от острова, где, по словам Исеулт, был похоронен Артур.
Я оставил свою возлюбленную с Энфлэд, делившей жилище с Леофриком.
Стоял февраль.
Вскоре после того, как флот Свейна сгорел, наступила хорошая погода, и я считал, что мы должны отправиться в путь немедленно, но Альфред настоял, что необходимо дождаться восьмого февраля — праздника святого Катмана: это саксонский великомученик, почитаемый в Восточной Англии. Король решил, что это будет самый подходящий день. Может, он и был прав, потому что день выдался влажным и холодным, дул резкий ветер, и мы обнаружили, что в такую паршивую погоду датчане не спешат покидать свои укрытия.
Мы вышли на рассвете и к середине утра добрались до холмов, возвышающихся над болотом, которое было наполовину укрыто туманом, ставшим еще гуще из-за дыма, поднимающегося от печей маленьких деревушек.
— Ты слышал о святом Катмане? — жизнерадостно спросил меня король.
— Нет, мой господин.
— Он был отшельник, — объяснил Альфред.
Мы ехали на север, держась возвышенности, чтобы болото оставалось слева от нас.
— Его мать была калекой, поэтому он сделал для нее тачку.
— Тачку? А зачем калеке тачка?
— Ты не понял! Он возил ее в этой тачке! Чтобы она могла быть вместе с сыном, когда тот проповедовал. Он повсюду возил мать с собой!
— Ей, должно быть, это нравилось.
