— Я хотел выяснить, что они собираются делать, — посетовал Альфред, — а если бы мы взяли пленного, он мог бы об этом рассказать.
Теперь он говорил более уважительно. Вспоминая тот момент, я понимаю, что напугал его, потому что моя кольчуга спереди был забрызгана кровью, да вдобавок лицо и шлем тоже были в крови.
— Они собираются покончить с Уэссексом! — резко сказал я. — И вовсе не обязательно брать пленных, чтобы понять такую простую вещь!
— Не будь дерзким, — проговорил Альфред.
Я молча уставился на него.
— Я король! — настаивал он. — Так что изволь обращаться ко мне с почтением.
— Король чего? — саркастически поинтересовался я.
— Ты не ранен, мой господин? — спросил Леофрик у Альфреда.
— Нет, слава Господу. Нет. — Он посмотрел на свой меч и повторил: — Слава Господу.
Теперь я разглядел, что на Альфреде вовсе не ряса священника, а плотный черный плащ. Его длинное лицо было очень бледным.
— Спасибо, Леофрик, — проговорил он, потом посмотрел на меня и словно бы содрогнулся.
Мы догнали две другие лодки, и я увидел в одной из них беременную Эльсвит, закутанную в плащ из меха серебристой лисы. В той плоскодонке были также Исеулт и Энфлэд, в то время как священники до отказа забили другую, и я понял, что один из них — епископ Алевольд.
— Что случилось, мой господин? — спросил Леофрик.
Альфред вздохнул и задрожал, но поведал нам свою историю.
Он ускакал из Сиппанхамма со своей семьей, телохранителем и десятком церковников, чтобы проводить монаха Ассера, который уезжал в тот день.
— Мы отслужили благодарственный молебен в церкви Соппан Бирг. Это новая церковь, — серьезно сообщил он Леофрику. — Просто замечательная. Мы пели псалмы, читали молитвы, а потом простились с братом Ассером, который продолжил свой путь. — Альфред перекрестился. — Я молюсь, чтобы он был жив и здоров.
— Надеюсь, этот лживый ублюдок мертв! — прорычал я.
Альфред не обратил на меня внимания.
После церковной службы они все отправились в ближайший монастырь и пробыли там какое-то время, а потом вдруг появились датчане. Король и его окружение бежали и скрывались в ближайшем лесу, пока монастырь горел. После этого они попытались двинуться на восток, в сердце Уэссекса, но им, как и нам, все время мешали датские патрули. Однажды ночью, когда они укрывались на ферме, их застал врасплох отряд датчан: те убили нескольких стражников и захватили всех лошадей. С тех пор они шли пешком, так же как и мы, потеряв дорогу, пока наконец не вышли к болоту.
— И одному Богу известно, что нас ждет дальше, — закончил Альфред.
— Мы будем драться, — сказал я.
Он молча взглянул на меня, и я, пожав плечами, повторил:
— Будем драться.
Альфред посмотрел на болото.
— Надо найти корабль, — сказал он, но так тихо, что я едва его услышал. — Найти корабль и отправиться во Франкию.
Он плотнее закутался в плащ. Снег шел все гуще, но таял, едва встретившись с темной водой. Датчане исчезли, затерявшись в снегопаде позади нас.
— Это был Гутрум? — спросил меня Альфред.
— Да, Гутрум, — ответил я. — Он знал, что преследует именно вас?
— Полагаю, что знал.
— Что еще могло привести сюда Гутрума? Он хочет тебя убить. Или взять в плен.
Однако в тот миг мы были в безопасности.
Деревня на островке представляла собой десяток домишек, крытых камышом, и несколько сараев, стоящих на сваях. Все постройки были цвета грязи, улица была грязной, козы и люди были покрыты грязью, но каким бы бедным ни было это селение, оно все-таки могло предложить нам еду, кров и какое-никакое тепло. Деревенские жители увидели беженцев и, посовещавшись, решили их спасти. Я подозревал, что они были не такими уж добросердечными и скорее хотели нас ограбить, но у меня и Леофрика был грозный вид, а когда деревенские поняли, что их гостем оказался сам король, то, разумеется, постарались сделать все возможное для него и его семьи, хоть это и получалось у них неуклюже.
Один из местных жителей на диалекте, который я едва смог понять, спросил, как зовут короля. Он никогда не слышал об Альфреде. Он знал о датчанах, но объяснил, что корабли викингов никогда не добирались ни до их деревни, ни до других поселений на болоте. А еще этот человек сказал, что его односельчане охотятся на оленей и дичь, разводят коз, ловят рыбу и угрей, — так что еды у них много, хотя вот топлива в обрез.
Эльсвит тогда носила под сердцем уже третьего ребенка, в то время как первые два находились на попечении нянек — один из них, трехлетний Эдуард, наследник Альфреда, болел и постоянно кашлял, что очень беспокоило мать, хотя епископ Алевольд уверял, что это обычная зимняя простуда. У старшей сестры Эдуарда, шестилетней Этельфлэд, были шапка светло-золотистых кудряшек, обаятельная улыбка и умные глаза. Альфред ее обожал, и в те первые дни на болоте дочка была для него единственным лучом света и надежды.
Однажды, когда мы сидели возле маленького умирающего огня и Этельфлэд спала, положив золотистую головку на колени отца, Альфред спросил меня о моем сыне.
— Я не знаю, где он, — ответил я.
Все остальные, кроме нас с королем, уже спали. Я сидел у двери хижины, глядя на лежащее под луной, выбеленное морозцем черное с серебром болото.
— Ты собираешься отправиться на его поиски? — серьезно осведомился король.
— Ты и вправду хочешь, чтобы я так поступил? — спросил я.
Альфред озадаченно посмотрел на меня.
— Эти люди дали вам кров, — объяснил я, — но они столь же охотно перерезали бы вам глотки. Они не сделают этого, пока я здесь.
Король хотел было запротестовать, но понял, что я прав, и только погладил дочь по волосам.
Эдуард, который спал в хижине вместе с матерью, зашелся в очередном приступе кашля. В последнее время кашель его стал хуже, много хуже, и все мы подозревали, что это коклюш, убивающий маленьких детей.
Альфред вздрогнул, услышав звук кашля.
— Ты сражался со Стеапой? — спросил он.
— Сражался, — резко ответил я. — Пришли датчане, и мы не закончили бой. Но он пролил кровь, а я нет.
— Говоришь, он пролил кровь?
— Спроси у Леофрика. Он там был.
Альфред долго молчал, потом негромко проговорил:
— Я все еще король.
«Король болота», — подумал я, но вслух ничего не сказал.
— А к королю принято обращаться «мой господин», — продолжал он.
Я молча взглянул на своего собеседника, на его бледное лицо, освещенное умирающим огнем. Он говорил торжественно, но при этом выглядел таким перепуганным, как будто ему стоило огромных усилий сохранить остатки достоинства. Никто бы никогда не упрекнул Альфреда в трусости, но он был мирным человеком и не очень любил компанию воинов. В его глазах я был животным: достаточно опасным, но неинтересным, однако теперь вдруг ставшим для него необходимым. Альфред прекрасно понимал, что я не собираюсь называть его «мой господин», а потому не настаивал.
