— Что это? — сказала мама. — Нашего Жаб Жабыча могут у нас забрать?
— Очень даже могут, — сказал папа.
— А почему?
— Да потому, что они его вывели. Это их собственность.
— Что значит собственность?! — поразилась мама. — В какое время они живут?
— В самое генетическое. Они кого хотят, того и выводят. И никто не может им это запретить.
— И что же, ты отдашь им нашего любимца, нашу жабоняню?
А Владик прижался к застывшему Жаб Жабычу и стал целовать его в мокрую морду.
— Ни за что! — ответил папа. — Мы его спрячем.
— Где?
— Ни «где», а «под чем»?
— Под чем?
— Под новым обликом.
— Под каким таким новым обликом? — спросила мама.
— Под обликом суринамской пипы.
— Что это еще за цаца такая?
— Не цаца, а пипа. Это такая гигантская жаба, которая водится в Суринаме, в Африке. Мы скажем, что это подарок.
— От кого подарок? — удивилась мама.
— От мистера Зимбабве Ту-ту, твоего родственника из Суринама. Твоего двоюродного дедушки.
И хотя у мамы не было никакого двоюродного дедушки Зимбабве Ту-ту в Африке, а Суринам находится вовсе не в Африке, мама согласилась.
Когда Жаб Жабыч пришел в себя после короткого замыкания в мозгах, ему объяснили, что он уже не Жаб Жабыч, а Суринамыч. И что в присутствии посторонних людей он не должен ничего говорить, а только квакать. И нельзя ему квакать ничего лишнего, а то его опять заберут в институт генетики и будут долго изучать.
— Как изучать? — спросил Жаб Жабыч (теперь Суринамыч).
— Мало ли как, — ответил папа. — Препарировать.
После этих слов Суринамыч снова замер на полчаса, а то и на час.
Но в конце концов все разрешилось. Все успокоились. Только надо было узнать, какого цвета бывают суринамские пипы. И если они красные или желтые, Жаб Жабыча надо было бы срочно перекрасить.
Выяснилось, что суринамские пипы черного цвета. И целую неделю Жаб Жабычу добавляли в пищу венгерскую морилку для мебели. Потому что именно таким образом один папин знакомый водопроводчик поменял цвет кожи и превратился в негра.
Бедному Жаб Жабычу к каждой еде давали стаканчик морилки, а он глубоко возмущался:
— И я должен это пить!
Папа его урезонивал:
— Люди за эту гадость деньги платят, а тебе бесплатно дают. Пей, и все тут.
Жаб Жабыч ругался и пил. Пил и ругался.
Но зато Жаб Жабыч почернел, и никакой институт генетики ему теперь страшен не был.
Глава четвертая
Жаб Жабыч становится великим исполнителем суринамских песен
Имя Суринамыч как-то не прилипло к Жаб Жабычу. Он был слишком мудр и солиден для того, чтобы его звали только по отчеству: Михалыч, Степаныч или там Капитоныч. Он снова стал Жаб Жабычем.
Но, несмотря на свою солидность и важность, он часто поступал совсем несолидно и нелепо. И вот новая неожиданность — Жаб Жабыч запел. То ли весна в нем какие-то таланты разбудила, то ли сам по себе у него талант проснулся, только Жаб Жабыч начал удивительно громко квакать, кукарекать и блеять по вечерам.
Как только чуть-чуть падала сырость и звуки становились пронзительней и звонче, Жаб Жабыч садился около маленького прудика, выкопанного для него папой, и заводил свою невыносимую дальнобойную песню. Главные слова в этой песне были «ква-ква» и «тыртыр»!
В ответ на эту призывную песню во всех окружающих домах закрывались окна, включались магнитофоны и в форточки вылетали ругательства.
Сколько Жаб Жабыча ни уговаривали петь вполголоса или петь в подушку, он никак не желал расставаться с возможностью петь для народа и для окружающей среды.
Однажды пришел строгий участковый милиционер по фамилии Иван Пистолетов. Он вызвал папу и сказал:
— На вас пришло заявление.
— Какое такое заявление? — удивился папа.
— Что вы содержите неизвестное науке животное и его мучаете.
— Мы его мучаем? — спросил папа. — Там нет ошибки?
— Ну да, вы, а кто же? Чего же оно кричит у вас по вечерам, как будто его режут?
Папа пригласил Жаб Жабыча для разговора. Жаб Жабыч неохотно вылез из будки и протянул участковому лапу.
— Здравствуйте. Жаб Жабыч.
Милиционер лапу не взял. Он приложил руку к козырьку, с удивлением взирая на мокрое чудовище.
— Приветствую вас.
— Разве похоже, что мы его мучаем? — спросил папа.
— А чего же он так у вас кричит?
— Он не кричит, он поет и заливается, — ответил папа.
— Да, я заливаюсь, — подтвердил Жаб Жабыч.
— И потом, почему вы решили, что это неизвестное животное. Очень даже известное. Это гигантская жаба, суринамская пипа из Суринама, из Африки.
«Вот бы и кукарекала она себе в Суринаме, — подумал про себя участковый. — Привозят черт-те кого черт-те откуда, а ты здесь разбирайся!»
Но папа его успокоил:
— Ничего, мы примем меры: или противогаз ему приобретем, или научим на балалайке играть.
— Это правильно, — согласился участковый. — Мы тогда сможем принять его в наш ансамбль милицейской песни. Кстати, а есть у вас документы на эту пипу? Прививки вы ему делали?
— Пипам прививки не делают, — убежденно сказал Жаб Жабыч. — Пипы — это не собаки. Они не кусаются.
— А документы все-таки нужны, — сказал Пистолетов. — Прошу вас о них побеспокоиться.
Папа уверил его, что все будет в порядке. Что документы будут.
Он твердо решил сделать ксерокопию страницы про суринамских пип из книги знаменитого изучателя животных Альфреда Брема.
Когда участковый Иван Пистолетов ушел, мама спросила у папы:
— А почему это мы будем учить Жаб Жабыча на балалайке, когда у нас пианино есть?
— Да потому, что у всех жаб только четыре пальца на передних лапах, — ответил папа. — А на балалайке вообще можно вилкой играть.
Таким образом Жаб Жабыч был спасен от долгих занятий музыкой.
Глава пятая
Занятия музыкой и плаванием
С тех пор как Жаб Жабычу купили балалайку, жизнь снова на какое-то время наладилась. Жаб Жабыч с утра до вечера бренчал на ней что-то несусветное. Непонятно было, что это: набор бренчаний и тырканий или какая-то великолепная лягушачья симфония Опус Номер Пятый — Прелюды для балалайки с кваканьем.
Участковый милиционер Пистолетов пришел, послушал и сказал, что до уровня милицейского ансамбля он не дотягивает. Но больше документов и справок о прививке не спрашивал.
