Я вытерла ему подбородок, взяла лицо ладонями и опустилась на колени совсем рядом, чтобы видеть его глаза, которые еще жили.
— Мне очень жаль. Я хотела бы жить, как в том фильме о персах и спартанцах.
— Я тоже, — ответил он.
— Но жизнь — это не фильм, — продолжила я.
— Я знаю, — сказал он.
— Тут нет плохих парней.
— Да уж.
— Даже рак нельзя назвать плохим парнем. Рак тоже жить хочет.
— Да.
— С тобой все будет в порядке. Ладно?
Вдалеке взвыла сирена «скорой».
— Ладно, — сказал Гас. Он уже терял сознание.
— Гас, обещай мне не пытаться снова уезжать. Я принесу тебе сигареты, ладно? — Он посмотрел на меня. Его глаза плавали в глазницах. — Ты должен мне обещать.
Он слабо кивнул. Глаза закрылись, голова свесилась на шее набок.
— Гас, — позвала я. — Останься со мной.
— Почитай мне что-нибудь, — попросил он, когда чертова «скорая» пронеслась мимо. В ожидании, пока они развернутся и все-таки найдут нас, я начала читать единственное, что пришло на память, — «Красную тачку» Уильяма Карлоса Уильямса.
— Как много зависит / От / Красной ручной тачки, / Блестящей / после дождя, / Стоящей / Среди белых цыплят.
Уильямс был врачом, и это произведение показалось мне чем-то вроде врачебной поэмы. Стих закончился, но «скорая» по-прежнему удалялась, поэтому я начала импровизировать.
Как много зависит, сказала я Огастусу от синего неба, разрезанного ветками деревьев, над нашими головами. Как много зависит от прозрачной гастростомы, рвущейся из чрева юноши с посиневшими губами. И как много зависит от наблюдателя Вселенной.
[15]
Находясь уже в полубессознательном состоянии, он окинул меня взглядом и пробормотал:
— И ты говоришь, что не умеешь сочинять стихов?
Глава 19
Из больницы он вернулся через несколько дней, лишенный иллюзий окончательно и безоговорочно. Боль теперь снимали непрерывным вливанием лекарств. Он насовсем переехал в гостиную — больничную кровать поставили у окна.
Это были дни пижам и почесывания отраставшей щетины, невнятных просьб и рассыпания в бесконечных благодарностях за все, что другие делали за него. Однажды днем он нетвердо указал на корзину, в которую собирали белье для стирки, стоявшую в углу комнаты, и спросил меня:
— Что это?
— Корзина для стирки?
— Нет, рядом.
— Рядом с корзиной я ничего не вижу.
— Последний ошметок моего достоинства. Совсем крошечный.
На следующий день я вошла в дом не позвонив. Родителям Гаса не нравилось, когда звонят в дверь, потому что это могло разбудить больного. В доме были сестры Гаса со своими мужьями, служившими в банках, и тремя детьми, мальчиками, которые подбежали ко мне и выпалили на три голоса: ты кто, ты кто, ты кто? — нарезая круги вокруг половичка. Можно подумать, емкость легких — возобновляемый ресурс. Сестер Гаса я уже видела, но с их мужьями и потомством пока не встречалась.
— Я Хейзел, — ответила я.
— У Гаса есть подружка, — сказал один из мальчиков.
— Я знаю, что у Гаса есть подружка, — согласилась я.
— У нее сиси, — поведал другой.
— Ты мне льстишь.
— А это зачем? — спросил первый, указывая на тележку с кислородным баллоном.
— Это помогает мне дышать, — объяснила я. — Гас проснулся?
— Нет, он спит.
— Он умирает, — сказал второй мальчишка.
— Он умирает, — подтвердил третий, вдруг став серьезным. Мгновение было тихо — я не знала, какой реплики от меня ждут, но затем один пнул второго, и они снова принялись носиться, падая друг на друга кучей-малой, которая постепенно мигрировала к кухне.
Я пошла в гостиную, где пришлось знакомиться с зятьями Гаса, Крисом и Дейвом.
Я не очень близко знала его сводных сестер, но они меня крепко обняли. Джули сидела на краешке кровати, разговаривая со спящим Гасом воркующим голосом, каким принято заверять младенца, что он хорошенький:
— Гасси-Гасси, наш маленький Гасси-Гасси…
«Наш» Гасси? Они его что, купили?
— Что случилось, Огастус? — спросила я, демонстрируя подобающее поведение специально для его сестер.
— Наш прелестный Гасси, — сказала Марта, склоняясь над ним. В меня закралось сомнение, спит ли Гас или изо всех сил вдавливает пальцем кнопку обезболивающего, избегая нашествия сестер, хотевших как лучше.
Через некоторое время он проснулся, и первое, что сказал, было «Хейзел». Я невольно обрадовалась: получалось, будто я тоже часть его семьи.
— На улицу, — тихо попросил он. — Можно пойти?
Мы пошли. Мать везла кресло, а сестры, зятья, отец, племянники и я тащились позади. День был пасмурный, тихий и жаркий — июль, макушка лета. Гас был одет в темно-синюю фуфайку и флисовые спортивные брюки. Отчего-то он все время мерз. Он захотел пить, и отец принес ему воды.
Марта попыталась вовлечь Гаса в разговор, опустившись рядом с ним на колени.
— У тебя всегда были такие красивые глаза!
Он едва кивнул. Один из зятьев положил руку на плечо Гасу:
— Ну как тебе на свежем воздухе?
Гас пожал плечами.
— Дать тебе лекарств? — спросила мать, присоединившись к коленопреклоненному кружку, образовавшемуся вокруг Огастуса. Я отступила на шаг и смотрела, как его племянники прорвались через клумбу к клочку зеленой травы и немедленно затеяли игру, где требовалось швырять друг друга на землю.
— Дети! — слабо вскрикнула Джули. — Могу только надеяться, — сказала она, повернувшись к Гасу, — что они вырастут вдумчивыми, интеллигентными молодыми людьми, как ты.
Я подавила желание демонстративно изобразить рвотный позыв.
— Он вовсе не так уж умен, — заявила я Джули.
— Хейзел права. Большинство красавцев глупы, я всего лишь превосхожу ожидания.
— Верно, его конек прежде всего внешняя красота, — поддержала я.
— Ослепительная.
— На Айзека подействовало, — заметила я.
— Ужасная трагедия, но что я могу поделать со своей убийственной красотой?
— Ничего.
— Красивое лицо — тяжкое бремя.
— Не говоря уже о теле.
— О-о, даже не начинай о моем сексуальном теле! Ты точно не захочешь увидеть меня голым, Дейв. При виде моей наготы у Хейзел Грейс захватило дух, — похвастался Гас, кивнув на мой кислородный баллон.
