— Ничего не понимаю, — развел руками
Фандорин. — Что это за ритуал такой? Уж не тайное ли общество самоубийц?
— Какое там общество, — медленно произнес Ксаверий
Феофилактович, а потом заговорил все быстрее и быстрее, постепенно
оживляясь. — Никакое не общество, сударь мой, а все гораздо проще. Теперь
и с барабаном понятно, а раньше-то было и невдомек! Это все один и тот же, наш
с вами студент Кокорин куролесил. Смотрите-ка сюда. — Он встал и проворно
подошел к карте Москвы, что висела на стене подле двери. — Вот Малый Яузский
мост. Отсюда он пошел Яузской улицей, где-то с час поболтался и оказался в
Подколокольном, возле страхового общества. Напугал помещицу Спицыну и двинулся
дальше, в сторону Кремля. А в третьем часу дошел до Александровского сада, где
его путешествие и закончилось известным нам образом.
— Но зачем? И что все это значит? — всматривался в
карту Эраст Петрович.
— Что значит — не мне судить. А как дело было,
догадываюсь. Наш студент-белоподкладочник, золотая молодежь, решил сделать всем
адье. Но перед смертью пожелал еще нервы себе пощекотать. Я читал где-то, это
«американской рулеткой» называется. В Америке придумали, на золотых приисках.
Заряжаешь в барабан один патрон, крутишь и ба-бах! Коли повезло — срываешь
банк, ну а не повезло — прости-прощай. И отправился наш студент в вояж по
Москве, судьбу испытывать. Вполне возможно, что он не три раза стрелялся, а
больше, просто не всякий очевидец полицию-то позовет. Это
помещица-душеспасительница да Кукин со своим приватным интересом бдительность
проявили, а сколько Кокорин всего попыток предпринял — Бог весть. Или уговор у
него с собой был — мол, столько-то раз со смертью сыграю, и баста. Уцелею — так
тому и быть. Впрочем, это уже мои фантазии. Никакого фатального невезения в
Александровском не было, просто к третьему часу студент уже всю свою фортуну
израсходовал.
— Ксаверий Феофилактович, вы — настоящий аналитический
талант, — искренне восхитился Фандорин. — Я так и вижу перед собой,
как все это было.
Заслуженная похвала, хоть и от молокососа, была Грушину
приятна.
— То-то. Есть чему и у старых дураков поучиться, —
назидательно произнес он. — Вы бы послужили по следственному делу с мое,
да не в нынешние высококультурные времена, а при государе Николае Павловиче.
Тогда не разбирали, сыскное не сыскное, да не было еше в Москве ни нашего
управления, ни даже следственного отдела. Сегодня убийц ищешь, завтра на
ярмарке стоишь, народу острастку даешь, послезавтра по кабакам беспашпортных
гоняешь. Зато приобретаешь наблюдательность, знание людей, ну и шкурой дубленой
обрастаешь, без этого в нашем полицейском деле никак невозможно, — с
намеком закончил пристав и вдруг заметил, что письмоводитель его не очень-то и
слушает, а хмурится какой-то своей мысли, по всему видать не очень удобной.
— Ну, что там у вас еще, выкладывайте.
— Да вот, в толк не возьму… — Фандорин нервно
пошевелил красивыми, в два полумесяца бровями. — Кукин этот говорит, что
на мосту студент был…
— Конечно, студент, а кто же?
— Но откуда Кукину знать, что Кокорин студент? Был он в
сюртуке и шляпе, его и в Александровском саду никто из свидетелей за студента
не признал… Там в протоколах все «молодой человек» да «тот господин». Загадка!
— Все у вас одни загадки на уме, — махнул рукой
Грушин. — Дурак ваш Кукин, да и дело с концом. Видит, барин молоденький, в
статском, ну и вообразил, что студент. А может, глаз у приказчика наметанный,
распознал студента — ведь с утра до вечера с покупателями дело имеет.
— Кукин в своей лавчонке такого покупателя, как
Кокорин, и в глаза не видывал, — резонно возразил Эраст Петрович.
— Так что с того?
— А то, что неплохо бы помещицу Спицыну и приказчика
Кукина получше расспросить. Вам, Ксаверий Феофилактович, конечно, не к лицу
такими пустяками заниматься, но, если позволите, я бы сам… — Эраст
Петрович даже на стуле приподнялся, так ему хотелось, чтоб Грушин позволил.
Собирался Ксаверий Феофилактович строгость проявить, но
передумал. Пусть мальчишка живой работы понюхает, поучится со свидетелями
разговаривать. Может, и получится из него толк. Сказал внушительно:
— Не запрещаю. — И, предупредив радостный возглас,
уже готовый сорваться с уст коллежского регистратора, добавил. — Но
сначала извольте отчет для его превосходительства закончить. И вот что,
голубчик. Уже четвертый час. Пойду я, пожалуй, восвояси. А вы мне завтра
расскажете, откуда приказчик про студента взял.
Глава 3
в которой возникает «зутулый
штудент»
От Мясницкой, где располагалось Сыскное управление, до
гостиницы «Боярская», где, судя по сводке, «временно проживала» помещица
Спицына, было ходу минут двадцать, и Фандорин, несмотря на снедавшее его
нетерпение, решил пройтись пешком. Мучитель «Лорд Байрон», немилосердно
стискивавший бока письмоводителя, пробил столь существенную брешь в его
бюджете, что расход на извозчика мог бы самым принципиальным образом отразиться
на рационе питания. Жуя на ходу пирожок с вязигой, купленный на углу
Гусятникова переулка (не будем забывать, что в следственной ажитации Эраст
Петрович остался без обеда), он резво шагал по Чистопрудному бульвару, где
допотопные старухи в салопах и чепцах сыпали крошки жирным, бесцеремонным
голубям. По булыжной мостовой стремительно катились пролетки и фаэтоны, за
которыми Фандорину было никак не угнаться, и его мысли приняли обиженное
направление. В сущности, сыщику без коляски с рысаками никак невозможно. Хорошо
«Боярская» на Покровке, но ведь оттуда еще на Яузу к приказчику Кукину топать —
это верных полчаса. Тут промедление смерти подобно, растравлял себя Эраст
Петрович (прямо скажем, несколько преувеличивая), а господин пристав казенного
пятиалтынного пожалел. Самому-то, поди, управление каждый месяц по восьмидесяти
целковых на постоянного извозчика отчисляет. Вот они, начальственные
привилегии: один на персональном извозчике домой, а другой на своих двоих по
служебной надобности.
Но слева, над крышей кофейни Суше уже показалась колокольня
Троицкой церкви, возле которой находилась «Боярская», и Фандорин зашагал еще
быстрей, предвкушая важные открытия.
Полчаса спустя, походкой понурой и разбитой, брел он вниз по
Покровскому бульвару, где голубей, таких же упитанных и нахальных, как на
Чистопрудном, кормили уже не дворянки, а купчихи.
Разговор со свидетельницей получился неутешительный.
Помещицу Эраст Петрович поймал в самый последний момент — она уже готовилась
сесть в дрожки, заваленные баулами и свертками, чтобы отбыть из
первопрестольной к себе в Калужскую губернию. Из соображений экономии
путешествовала Спицына по старинке, не железной дорогой, а на своих лошадках.
