Он зарычал от бессильной ярости, и словно в ответ ему
флигель откликнулся точно таким же рычанием. Стены дрогнули, крыша едва заметно
качнулась, и откуда-то из-под земли донесся утробный гул разрыва.
Глава последняя
в которой герой прощается с
юностью
Спросите любого жителя первопрестольной, когда лучше всего
вступать в законный брак, и вы, конечно же, услышите в ответ, что человек
основательный и серьезный, желающий с самого начала поставить свою семейную
жизнь на прочный фундамент, непременно венчается только в конце сентября,
потому что эта пора самым идеальным образом подходит для отплытия в мирное и
долгое путешествие по волнам житейского моря-океана. Московский сентябрь сыт и
ленив, разукрашен золотой парчой и румян кленовым багрянцем, как нарядная
замоскворецкая купчиха. Если жениться в последнее воскресенье, то небо
обязательно будет чистое, лазоревое, а солнце будет светить степенно и деликатно
— жених не вспотеет в тугом крахмальном воротнике и тесном черном фраке, а
невеста не замерзнет в своем газовом, волшебном, воздушном, чему и названия-то
подходящего нет.
Выбрать церковь для свершения обряда — целая наука. Выбор в
златоглавой, слава Богу, велик, но оттого еще более ответственен. Настоящий
московский старожил знает, что хорошо венчаться на Сретенке, в церкви Успенья в
Печатниках: супруги проживут долго и умрут в один день. Для обретения
многочисленного потомства более всего подходит церковь Никола Большой Крест,
что раскинулась в Китай-городе на целый квартал. Кто более всего ценит тихий
уют и домашность — выбирай Пимена Великого в Старых Воротниках. Если жених —
человек военный, но желает окончить свои дни не на поле брани, а близ семейного
очага, в кругу чад и домочадцев, то разумней всего давать брачный обет в церкви
Святого Георгия, что на Всполье. Ну и, конечно, ни одна любящая мать не
позволит дочери венчаться на Варварке, в церкви великомученицы Варвары — жить
потом бедняжке всю жизнь в муках и страданиях.
Но лица знатные и высокочиновные не очень-то вольны в
выборе, ибо церковь должна быть сановной и просторной, иначе не вместить
гостей, представляющих цвет московского общества. А на венчании, которое заканчивалось
в чинной и помпезной Златоустинской церкви, собралась «вся Москва». Зеваки,
столпившиеся у входа, где длинной вереницей выстроились экипажи, показывали на
карету самого генерал-губернатора, князя Владимира Андреевича Долгорукого, а
это означало, что свадьба справляется по наивысшему ранжиру.
В церковь пускали по особым приглашениям, и все же публики
собралось до двухсот человек. Было много блестящих мундиров, как военных, так и
статских, много обнаженных дамских плеч и высоких причесок, лент, звезд,
бриллиантов. Горели все люстры и свечи, обряд начался давно, и приглашенные
устали. Все женщины, вне зависимости от возраста и семейного состояния, были
взволнованы и растроганны, но мужчины явно томились и вполголоса
переговаривались о постороннем. Молодых уже давно обсудили. Отца невесты,
действительного тайного советника Александра Аполлодоровича фон
Эверт-Колокольцева знала вся Москва, хорошенькую Елизавету Александровну не раз
видели на балах — она начала выезжать еще с прошлого года, — поэтому любопытство,
в основном, вызывал жених, Эраст Петрович Фандорин. Про него было известно
немногое: столичная штучка, в Москве бывает наездами — по важным делам,
карьерист, обретается у самого алтаря государственной власти. В чинах, правда,
пока небольших, но еще очень молод и быстро идет в гору. Шутка ли — в такие
годы уже с Владимиром в петлице. Предусмотрителен Александр Аполлодорович,
далеко вперед глядит.
Женщины же больше умилялись на юность и красоту молодых.
Жених очень трогательно волновался, то краснел, то бледнел, путал слова обета —
одним словом, был чудо как хорош. Ну а невеста, Лизанька Эверт-Колокольцева, и
вовсе казалась неземным существом, просто сердце замирало на нее смотреть. И
белое облакообразное платье, и невесомая вуаль, и венчик из саксонских роз —
все было именно такое, как нужно. Когда венчающиеся отпили из чаши красного
вина и обменялись поцелуем, невеста ничуть не смутилась, а наоборот, весело
улыбнулась и шепнула жениху что-то такое, отчего он тоже заулыбался.
А Лизанька шепнула Эрасту Петровичу вот что:
— Бедная Лиза передумала топиться и вышла замуж.
Эраст Петрович весь день ужасно мучился всеобщим вниманием и
полной своей зависимостью от окружающих. Объявилось множество бывших соучеников
по гимназии и «старых товарищей» отца (которые в последний год все как под
землю провалились, а тут обнаружились опять). Фандорина сначала повезли на
холостяцкий завтрак в арбатский трактир «Прага», где много толкали в бок,
подмигивали и почему-то выражали соболезнования. Потом увезли обратно в гостиницу,
приехал парикмахер Пьер и больно дергал за волосы, завивая их в пышный кок.
Лизаньку до церкви видеть не полагалось, и это тоже было мучительно. За три дня
после приезда из Петербурга, где теперь служил жених, он невесты вообще почти
не видел — Лизанька все время была занята важными свадебными приготовлениями.
Потом багровый после холостяцкого завтрака Ксаверий
Феофилактович Грушин, во фраке и с белой шаферской лентой, усадил жениха в
открытый экипаж и повез в церковь. Эраст Петрович стоял на ступенях и ждал
невесту, а из толпы ему что-то кричали, одна барышня кинула в него розой и
оцарапала щеку. Наконец, привезли Лизаньку, которой было почти не видно из-под
волн прозрачной материи. Они бок о бок стояли перед аналоем, пел хор, священник
говорил «Яко милостивый и человеколюбивый Бог еси» и что-то еще, менялись
кольцами, вставали на ковер, а потом Лизанька сказала про бедную Лизу, и Эраст
Петрович как-то вдруг успокоился, огляделся по сторонам, увидел лица, увидел
высокий церковный купол, и ему стало хорошо.
Хорошо было и потом, когда все подходили и поздравляли,
очень искренне и душевно. Особенно понравился генерал-губернатор Владимир
Андреевич Долгорукой — полный, добрый, круглолицый, с висячими усами. Сказал,
что слышал про Эраста Петровича много лестного и от души желает счастливого
брака.
Вышли на площадь, все вокруг кричали, но было плохо видно,
потому что очень ярко светило солнце.
Сели с Лизанькой в открытый экипаж, запахло цветами.
Лизанька сняла высокую белую перчатку и крепко стиснула
Эрасту Петровичу руку. Он воровато приблизил лицо к ее вуали и быстро вдохнул
аромат волос, духов и теплой кожи. В этот миг (проезжали Никитские ворота)
взгляд Фандорина случайно упал на паперть Вознесенской церкви — и словно
холодной рукой стиснуло сердце.
Фандорин увидел двух мальчуганов лет восьми-девяти в
оборванных синих мундирчиках. Они потерянно сидели среди нищих и пели тонкими
голосами что-то жалостное. Повернув тонкие шеи, маленькие побирушки с
любопытством проводили взглядом пышный свадебный кортеж.
— Что с тобой, милый? — испугалась Лизанька,
увидев, как побледнело лицо мужа.
Фандорин не ответил.
