— Друг мой, Каннингем ведал у меня только категорией F,
очень важной, но далеко не единственной. «F» — это Force,
[39]
то есть все, имеющее касательство к механизму прямой власти: политика,
государственный аппарат, вооруженные силы, полиция и так далее. А еще есть
категория «S» — Science,
[40]
категория «A» — Art,
[41]
категория «B» — Business. Есть и другие. За сорок лет педагогической
деятельности я вывела на путь шестнадцать тысяч восемьсот девяносто три
человека. Разве вы не видите, как стремительно в последние десятилетия
развиваются наука, техника, искусство, законотворчество, промышленность? Разве
вы не видите, что в нашем девятнадцатом столетии, начиная с его середины, мир
вдруг стал добрее, разумнее, красивее? Происходит настоящая мирная революция. И
она совершенно необходима, иначе несправедливое устроение общества приведет к
иной, кровавой революции, которая отбросит человечество на несколько веков
назад. Мои дети каждодневно спасают мир. И погодите, то ли еще будет в грядущие
годы. Кстати, я помню, как вы спрашивали меня, почему я не беру девочек. В тот
раз, каюсь, я вам солгала. Я беру девочек. Совсем немного, но беру. В Швейцарии
у меня есть особый эстернат, где воспитываются мои дорогие дочери. Это
совершенно особый материал, возможно, еще более драгоценный, чем мои сыновья. С
одной из моих воспитанниц вы, кажется, знакомы. — Миледи лукаво
усмехнулась. — Сейчас, правда, она ведет себя неразумно и на время забыла
о долге. С молодыми женщинами это случается. Но она непременно ко мне вернется,
я знаю своих девочек.
Из этих слов Эрасту Петровичу стало ясно, что Ипполит
все-таки не убил Амалию, а, видимо, куда-то увез, однако напоминание о Бежецкой
разбередило старые раны и несколько ослабило впечатление (признаться, довольно
изрядное), которое произвели на молодого человека рассуждения баронессы.
— Благая цель — это, конечно, замечательно! —
запальчиво воскликнул он. — Но как насчет средств? Ведь вам человека убить
— как комара прихлопнуть.
— Это неправда! — горячо возразила миледи. —
Я искренне сожалею о каждой из потерянных жизней. Но нельзя вычистить Авгиевы
конюшни, не замаравшись. Один погибший спасает тысячу, миллион других людей.
— И кого же спас Кокорин? — язвительно
поинтересовался Эраст Петрович.
— На деньги этого никчемного прожигателя жизни я
воспитаю для России и мира тысячи светлых голов. Ничего не поделаешь, мой
мальчик, не я устроила этот жестокий мир, в котором за все нужно платить свою
цену. По-моему, в данном случае цена вполне разумна.
— Ну, а смерть Ахтырцева?
— Во-первых, он слишком много болтал. Во-вторых,
чрезмерно досаждал Амалии. А в-третьих, — вы же сами говорили Ивану
Бриллингу: бакинская нефть. Никто не сможет опротестовать написанное Ахтырцевым
завещание, оно осталось в силе.
— А риск полицейского расследования?
— Ерунда, — пожала плечом миледи. — Я знала,
что мой милый Иван все устроит. Он с детства отличался блестящим аналитическим
умом и организаторским талантом. Какая трагедия, что его больше нет… Бриллинг
устроил бы все идеальным образом, если б не один чрезвычайно настырный юный
джентльмен. Нам всем очень, очень не повезло.
— Постойте-ка, миледи, — наконец-то додумался
насторожиться Эраст Петрович. — А почему вы со мной так откровенны? Неужто
вы надеетесь перетянуть меня в свой лагерь? Если б не пролитая кровь, я был бы
целиком на вашей стороне, однако же ваши методы…
Леди Эстер, безмятежно улыбнувшись, перебила:
— Нет, друг мой, я не надеюсь вас распропагандировать.
К сожалению, мы познакомились слишком поздно — ваш ум, характер, система
моральных ценностей успели сформироваться, и теперь изменить их почти
невозможно. А откровенна я с вами по трем причинам. Во-первых, вы очень
смышленый юноша и вызываете у меня искреннюю симпатию. Я не хочу, чтобы вы
считали меня чудовищем. Во-вторых, вы совершили серьезную оплошность,
отправившись с вокзала прямо сюда и не известив об этом свое начальство. Ну а
в-третьих, я не случайно усадила вас в это крайне неудобное кресло с так
странно изогнутой спинкой.
Она сделала рукой какое-то неуловимое движение, и из высоких
подлокотников выскочили две стальных полосы, намертво приковав Фандорина к
креслу. Еще не осознав случившегося, он дернулся встать, но не смог даже толком
пошевелиться, а ножки кресла будто приросли к полу.
Миледи позвонила в колокольчик, и в ту же секунду вошел
Эндрю, словно подслушивал за дверью.
— Мой славный Эндрю, пожалуйста, поскорее приведи
профессора Бланка, — приказала леди Эстер. — По дороге объясни ему
ситуацию. Да, и пусть захватит хлороформ. А Тимофэю поручи извозчика. —
Она печально вздохнула. — Тут уж ничего не поделаешь…
Эндрю молча поклонился и вышел. В кабинете повисло молчание:
Эраст Петрович пыхтел, барахтаясь в стальном капкане и пытаясь извернуться,
чтоб достать из-за спины спасительный «герсталь», однако проклятые обручи
прижали так плотно, что от этой идеи пришлось отказаться. Миледи участливо
наблюдала за телодвижениями молодого человека, время от времени покачивая
головой.
Довольно скоро в коридоре раздались быстрые шаги, и вошли
двое: гений физики профессор Бланк и безмолвный Эндрю.
Мельком взглянув на пленника, профессор спросил
по-английски:
— Это серьезно, миледи?
— Да, довольно серьезно, — вздохнула она. —
Но поправимо. Конечно, придется немного похлопотать. Я не хочу без нужды
прибегать к крайнему средству. Вот и вспомнила, что вы, мой мальчик, давно
мечтали об эксперименте с человеческим материалом. Похоже, случай представился.
— Однако я еще не вполне готов работать с человеческим
мозгом, — неуверенно сказал Бланк, разглядывая притихшего
Фандорина. — С другой стороны, было бы расточительством упускать такой
шанс…
— В любом случае нужно его усыпить, — заметила
баронесса. — Вы принесли хлороформ?
— Да-да, сейчас. — Профессор достал из
вместительного кармана склянку и обильно смочил из нее носовой платок. Эраст
Петрович ощутил резкий медицинский запах и хотел было возмутиться, но Эндрю в
два прыжка подскочил к креслу и с невероятной силой обхватил узника за горло.
— Прощайте, бедный мальчик, — сказала миледи и
отвернулась.
