И вдруг сердце у Эраста Петровича сжалось. Никакие это не
террористы, все эти солидные и респектабельные господа! Они — жертвы террора!
Это нигилисты из разных стран, зашифрованные каждый под своим номером, доносят
центральному революционному штабу о совершенных террористических актах!
Хотя нет, в июне в Португалии министров вроде бы не убивали
— об этом непременно написали бы все газеты… Ну, значит, это кандидаты в
жертвы, вот что! «Номера» испрашивают позволения у своего штаба о проведении
террористического акта. А имена не указаны из конспирации.
И все встало на свои места, все прояснилось. Ведь говорил
Иван Францевич что-то о ниточке, которая тянулась от Ахтырцева на какую-то
подмосковную дачу, но не дослушал шефа Фандорин, распаленный своими шпионскими
бреднями.
Стоп. А драгунский-то лейтенант зачем им понадобился? Уж
больно мелкая сошка. И очень просто, тут же ответил себе Эраст Петрович.
Видать, перешел им дорогу безвестный итальянец. Так же как в свое время перешел
дорогу белоглазому душегубу один юный коллежский регистратор из московской
сыскной полиции.
Что же делать? Он тут отсиживается, а столько достойных
людей под смертью ходит! Особенно жалко было Фандорину безвестного
петербургского генерала. Наверно, достойный человек, и немолодой, заслуженный,
дети малые… И ведь похоже, что карбонарии эти каждый месяц свои злодейские
реляции высылают. То-то по всей Европе что ни день кровь льется! А нити не
куда-нибудь, в Питер ведут. И вспомнились Эрасту Петровичу слова, некогда
сказанные шефом: «Тут судьба России на карту поставлена». Эх, Иван Францевич,
эх, господин статский советник, не только судьба России — всего цивилизованного
мира.
Известить письмоводителя Пыжова. Тайно, чтобы посольский
предатель не разнюхал. Но как? Ведь предателем может оказаться кто угодно, да и
опасно Фандорину возле посольства появляться, хоть бы и рыжим французом в
художничьей блузе… Придется рискнуть. Послать городской почтой на имя
губернского секретаря Пыжова и приписать «в собственные руки». Ничего лишнего —
только свой адрес и поклон от Ивана Францевича. Умный человек, сам все поймет.
А городская почта здесь, говорят, письмо адресату чуть ли не за два часа
доставляет…
Так и поступил Фандорин и вот теперь, вечером, ждал — не
раздастся ли осторожный стук в дверь.
Стука не было. Все произошло совсем иначе.
Поздно вечером, уже заполночь, сидел Эраст Петрович в
ободранном кресле, где был спрятан синий портфель, и клевал носом в полудреме.
На столе почти догорела свеча, в углах комнаты сгустился недобрый сумрак, за
окном тревожно погромыхивала приближающаяся гроза. В воздухе было тоскливо и
душно, будто кто-то грузный, невидимый сел на грудь и не дает вдохнуть.
Фандорин покачивался где-то на неопределенной грани между явью и сном. Важные,
деловые мысли вдруг вязли в какой-нибудь ненужной чуши, и тогда молодой
человек, спохватившись, тряс головой, чтоб не уволокло в сонный омут.
Во время одного из таких просветлений произошло странное.
Сначала раздался непонятный тонкий писк. Потом, не веря собственным глазам,
Эраст Петрович увидел, как ключ, торчавший в замочной скважине, стал сам по
себе поворачиваться. Дверь, противненько скрипнув, поползла створкой внутрь, и
на пороге возникло диковинное видение: маленький щуплый господин
неопределенного возраста с бритым, круглым личиком и узкими, в лучиках мелких
морщин глазами.
Фандорин, дернувшись, схватил со стола дерринджер, а
видение, сладко улыбнувшись и удовлетворенно кивнув, проворковало чрезвычайно
приятным, медовым тенорком:
— Ну вот и я, милый отрок. Порфирий Мартынов сын Пыжов,
господний раб и губернский секретарь. Прилетел по первому же мановению. Как
ветр на зов Эола.
— Как вы открыли дверь? — испуганно прошептал
Эраст Петрович. — Я ведь помню, что повернул ключ на два оборота.
— А вот-с, магнитная отмычка, — охотно объяснил
долгожданный гость и показал какой-то продолговатый брусок, впрочем тут же
исчезнувший в его кармане. — Удобнейшая вещица. Позаимствовал у одного
татя из местных. По роду занятий приходится вступать в сношения с ужасными
субъектами, обитателями самого дна общества. Совершеннейшие мизерабли, уверяю
вас. Господину Юго такие и не снились. Но ведь тоже души человеческие, и к ним
можно подходец сыскать. Я их, извергов, даже люблю и отчасти коллекционирую.
Сказано у поэта: всяк развлекается как может, но всех стреножит смерть одна.
Или, как говорит немчура, йедес тирхен хат зайн плезирхен — у каждой зверушки
свои игрушки.
По всей видимости, странный человечек обладал способностью
без малейших затруднений молоть языком на любую тему, но его цепкие глазки
времени даром не теряли — основательно обшарили и самого Эраста Петровича, и
убранство убогой каморки.
— Я — Эраст Петрович Фандорин. От господина Бриллинга.
По крайне важному делу, — сказал молодой человек, хотя первое и второе
было указано в письме, а о третьем Пыжов без сомнения догадался и сам. —
Только вот он мне никакого пароля не дал. Забыл, наверно.
Эраст Петрович с тревогой посмотрел на Пыжова, от которого
теперь зависело его спасение, но тот только всплеснул короткопалыми ручками:
— И не нужно никакого пароля. Вздор и детские забавы.
Что ж, русский русского не распознает? Да мне довольно в глазки ваши ясные
посмотреть (Порфирий Мартынович придвинулся вплотную), и я вижу все, как на
ладони. Юноша чистый, смелый, благородных устремлений и патриот отечества. А
как же, у нас в заведении других не держат.
Фандорин насупился — ему показалось, что губернский
секретарь дурачится, держит его за несмышленыша. Поэтому свою историю Эраст
Петрович изложил коротко и сухо, без эмоций. Тут выяснилось, что Порфирий
Мартынович умеет не только балаболить, но и внимательнейше слушать — по этой
части у него был просто талант. Пыжов присел на кровать, ручки сложил на
животе, глаза, и без того в щелочку, совсем зажмурил, и его будто не стало. То
есть он в буквальном смысле обратился в слух. Ни разу не перебил Пыжов
говорившего, ни разу не шелохнулся. Однако временами, в ключевые моменты
рассказа, высверкивало из-под закрытых век острой искоркой.
Своей гипотезой по поводу писем Эраст Петрович делиться не
стал — приберег для Бриллинга, а напоследок сказал:
— И вот, Порфирий Мартынович, перед вами беглец и
невольный убийца. Мне нужно срочно переправиться на континент. В Москву мне
нужно, к Ивану Францевичу.
Пыжов пожевал губами, подождал, не будет ли сказано еще
чего-нибудь, потом тихонько спросил:
