— Вас разве пригласили?
— Нет. Но желаю оказать несчастной семье посильную
помощь.
С полминуты Раскольников испытующе глядел на помещика,
словно пытался разгадать, в чем тут каверза.
— Правда поможете? У них совсем плохо. Ни гроша и
надежд на улучшение никаких.
Свидригайлов пожал плечами:
— Деньги-то у меня имеются, не все ль равно на что
потратить?
— Хорошо. Идемте. Прощай, Разумихин.
— Ну уж нет! — вскричал Дмитрий. — Как бы не
так! Черт вас знает, о чем вы промеж собой сговоритесь!
Так втроем и отправились.
Глава 12
Скандал
У Мармеладовых готовились к приходу гостей. Всё семейство
покойного чиновника, с нынешнего дня нашедшего вечный покой на одном из
беднейших городских кладбищ, ютилось в проходной комнате в десять шагов длиной.
Огромная квартира эта, как и апартамент госпожи Ресслих, вся состояла из
длинной анфилады больших и маленьких помещений, так что в привилегированном
положении среди многочисленных жильцов состоял один лишь господин Лебезятников,
который занимал две удаленнейшие от входа комнаты, прочие же обитатели, люди
самого скромного пошиба, принуждены были мириться с вечно незапертыми дверьми и
хождением посторонних взад и вперед. Из всех этих клеток Мармеладовы ютились в
наихудшей, располагавшейся сразу у входа и в прошлые, более благополучные
времена этого Вавилона очевидно исполнявшей роль прихожей.
Вся убогая наружность комнаты просматривалась прямо из
сеней. Через задний угол была протянута дырявая простыня. За нею, вероятно,
помещалась кровать. В самой же комнате было всего только два стула и клеенчатый
очень ободранный диван, перед которым стоял старый кухонный сосновый стол,
некрашеный и в обычное время ничем не покрытый, но сегодня по случаю печального
торжества вдова Катерина Ивановна застелила его простыней и расставила поверху
разномастные приборы, которые собрала по всей квартире.
Это была ужасно похудевшая женщина, тонкая, довольно высокая
и стройная, лет тридцати, еще с прекрасными темно-русыми волосами, но с красным
чахоточным румянцем на щеках. Она и всегда-то была взвинчена, постоянно
находясь в некоем клокотании, то и дело выливавшемся в крик, слезы или
истерику, но после произошедшего несчастья совсем сделалась не в себе.
Поминутно покашливая, она еще больше растравляла больное свое горло, ибо не
могла молчать и минуты: велела хлопотавшей тут же Соне переставлять с места на
место тарелки, вступала в перепалки с проходившими через комнату соседями и
покрикивала на детей своих, которые рядком сидели на диване и не сводили глаз
со скромного угощения, должно быть, казавшегося им сказочным пиром.
Падчерица поглядывала на Катерину Ивановну с жалостью и
страхом, ибо, зная характер мачехи, уж предчувствовала, что нелепая затея с
поминками, на которые ушли все полученные от Раскольникова деньги, добром не
закончится.
— Дура, дура бестолковая! — раздражительно кричала
вдова на Соню. — Приборы толком разложить не умеет! В благородных домах
вилку кладут вот так, а ложку вот этак, и тут бы еще батистовую салфеточку
кувертиком свернуть, да где взять салфетки… Не так, не так, дай я! — тут
же отпихивала она девушку костлявым локтем. — Ничего без меня не можешь!
Вот умру я, недолго осталось, как ты с сиротками управишься? Братика побираться
пустишь, а сестренки, как ты, на панель пойдут?
Две или три небритые рожи, с предвкушением глядевшие на
расставленные по «скатерти» штофы, радостно загоготали, и гнев Катерины
Ивановны обратился на насмешников, что дало Соне маленькую передышку.
Пока мачеха бранилась на оскорбителей и грозила, что не
позовет их к столу, девушка нарезала булки и колбасу, разложила покрасивее
ранние кислые яблоки и воткнула в пустую бутылку букетик ромашек. Нужно было
торопиться, уже подступал назначенный час сбора гостей.
А тем временем в приличнейшем и опрятнейшем из отсеков этой
весьма неприличной и неопрятной квартиры Андрей Семенович Лебезятников
развлекал прогрессивным разговором своего временного жильца, того самого Петра
Петровича Лужина, с которым читатель уже имел удовольствие встречаться. Приехав
в Петербург и пока еще не обставив своего будущего семейного гнездышка, Петр
Петрович из видов экономии поселился у своего младшего товарища и подопечного,
при котором в не столь давние времена состоял опекуном и потому чувствовал себя
вправе обременить.
Андрей Семенович, впрочем, был только рад, поскольку за время,
прожитое в столице, успел до предела наполниться прогрессивнейших идей,
которыми ему не терпелось впечатлить провинциального знакомца.
Итак, Лебезятников (худосочный и золотушный человечек малого
роста, где-то служивший и до странности белокурый, с бакенбардами, которыми он
очень гордился, и в очочках на подслепых глазках) с азартом пересказывал Петру
Петровичу одну из самых новых теорий общественного устройства, согласно которой
выходило, что все люди абсолютно между собою равны и потому каждый из них в
отдельности никакой особой самоценности не имеет, зато взятое вместе как
биологический вид человечество может сотворить на земле подлинные чудеса.
В качестве научного примера Андрей Семенович принялся
описывать в высшей степени разумную и согласованную жизнь муравьев в
муравейнике, причем ушел в зоологические подробности, делавшие честь если не
его уму, то его начитанности.
Лужин, впрочем, молодого человека не слушал. Он досчитывал
на столе купюры из пачки, полученной в банке, и тихонько напевал под нос. Петру
Петровичу только что, с час назад, сделалась известна, от того же Андрея
Семеновича, история мармеладовского семейства. Повествование о гибели
пропившегося чиновника Лужин слушал вполуха, равно как и рассказ о его дочери,
пошедшей в проститутки, чтобы содержать семью (в Соне Лебезятников видел
прообраз свободной от предрассудков женщины будущего). Но когда молодой человек
упомянул фамилию бедного студента, на чье пожертвование вдова устроила и
похороны, и поминки, Петр Петрович вздрогнул и далее слушал очень-очень
внимательно, да еще и вопросов назадавал, причем особенно интересовался, хороша
ли собою желтобилетная девица и точно ли студент отдал ей все свои скудные
средства.
— Это он в нее врезался, в гулящую-то, —
пробормотал Лужин, как-то по-особенному улыбнувшись. — До чего славно
совпало-то… Ну-ну, поглядим-с.
И с того момента настроение у него делалось всё лучше и
лучше, так что со временем, как уже было сказано, он даже принялся тихонько
напевать.
Досчитав деньги и отложив пачку чуть в сторону, Петр
Петрович прервал болтовню Лебезятникова:
— Послушайте, Андрей Семенович. У меня всё нейдет из
головы история несчастных ваших соседей. Там ведь полная нищета? И за жилье,
поди, платить нечем?
