— Дарья — да, она у меня первая кандидатка была. Про
старуху-ростовщицу я тогда еще знать не знал. Вторая — это была Гертруда
Ресслих, у кого я остановился. Затейница почище Дарьюшки-покойницы. Вот уж кто
заслужил сфинкса по голове! А насчет процентщицы и стряпчего этого, Чебарова, я
случайно узнал. В первый день, как прибыл, сидел в трактире. Пил вино, да
разговор подслушивал. Я вообще обожаю подслушивать, — подмигнул Аркадий
Иванович приставу. — Два голодранца друг дружке жаловались, жидок какой-то
и студентик. Первый про Чебарова весьма чувствительно излагал. Как стряпчий с
него долг требует, ни единого дня отсрочки не дает и за то его, жидка, теперь
отправят из Петербурга по этапу назад в черту оседлости, откуда он с огромными
трудами выбился. Ну, а студент в ответ поведал собеседнику про чудесную Алену
Ивановну. Эге, подумалось мне, на ловца и зверь. Навел кое-какие справочки,
выяснил: всё точно — и стряпчий, и старуха самые натуральные бациллы, на каждой
можно по минусу списать. Сразу и исполнил.
— Даже проверять не стали, любит их кто иль нет? —
не сдержался Порфирий Петрович. — У Алены Ивановны, к примеру, сестра
малахольная.
Но Аркадия Ивановича было не сбить:
— Сестре без старухи только облегчение выйдет. Очень уж
ведьма эту Лизавету мучила. Не сильно я сестру по голове-то стукнул?
Единственно чтоб оглушить, ибо к чему ж мне зазря арифметику усугублять?
Существо она безобидное, и дома ей быть никак не следовало — она к куме
чаевничать отправилась. Что удивляетесь? Говорю ведь: я справки навел, а
человек я обстоятельный… Ну вот, стало быть, сначала Алену Ивановну с Чебаровым
сплюсовал — к ростовщице якобы заклад хороший принес, к стряпчему — кляузу.
Жадны очень были, нисколько я с ними не затруднился. А потом и Дарьюшку, жабу
мерзкую, угостил. Это и того легче вышло. С Ресслихшей только замешкался.
Выманила она себе отсрочку, сама того не ведая.
Помещику отчего-то стало вдруг весело, так весело, что он со
смеху пополам согнулся. Удобнейший был момент, чтоб револьвер с полу подобрать,
но Порфирий Петрович не стал.
— Чем же она так себя перед вами отличила?
Аркадий Иванович разогнулся, с важным видом сказал:
— Жениться я собрался, по Гертруды Карловны протекции.
Уж несколько дней в женихах хожу. Она говорит: «Девочка — прелесть, совершенно
в вашем вкусе. И родители возьмут недорого. Только уговор: после медового
месяца вы жену ко мне привезете, на что она вам? А я уж ей применение сыщу».
Хотел я Гертруду в тот самый миг по маковке угостить, благо и трость при мне
была. Любопытство удержало. Животное ведь во мне никуда не делось. Сходил,
поглядел — и вправду очень хороша. Не только телесно, в этом возрасте они все
персики. Но у этой в глазках еще и гордость читается, и характер, и страсть.
Эх, подумал я, минусом больше, минусом меньше. Ресслихшей же и
расплачусь. — В его глазах мелькнули веселые, безумные огоньки. —
По-моему, даже остроумно. А, с другой стороны, отчего бы мне и не жениться?
Предстать пред очи той, другой, уже не мечтаю: отвергла и вновь отвергнет. Ей
не нуль нужен, а величина положительная. Для путешествия же, в которое я
собираюсь, и нулем обойтись можно. Я в Америку нацелился уплыть, не говорил я
вам?
— Поминали-с, про Новый Свет.
— Интереснейшее, говорят, место. У меня там знакомец
один проживает. Очень расхваливает… О чем бишь я? — Аркадий Иванович потер
лоб. — Ах да, арифметика. Считайте сами: за немую девчонку, лакея и Марфу
Петровну я расплатился процентщицей, Чебаровым и Дарьей Францевной. Господина
Лужина, — он кивнул на труп Петра Петровича, — хотел я себе в кредит
вписать, как будущую индульгенцию. Очень уж гнусный экземпляр. Да жалко
мальчишка, помощник ваш, припутался. Ничего, это квит на квит пойдет. Таким
образом на сей момент я полностию чист и выведен в нуль целых, нуль десятых.
Был Аркадий Свидригайлов, а как бы его и не было. Сколько напакостил, столько
за собою и прибрал.
Достаточно, сказал себе надворный советник. Пора!
Он оглушительно чихнул — не взаправду, а притворно, и, будто
бы желая прикрыть собеседника от брызг, наклонился всем телом вперед и в
сторону. Оставалось лишь протянуть левую, незашибленную руку.
— Про невесту мою желаете послушать? — хихикнул
Свидригайлов. — Как я ее к венцу готовлю? Послушайте, вам занятно будет.
Пристав медленно разогнулся. Сочные губы помещика плотоядно
улыбались.
— Здесь подготовочка сладостнее результата, уж можете
мне поверить, я в таких делах толк знаю. В семействе ихнем я на полном доверии,
особенно после того, как папаше тысячонку вперед дал. Предоставляют все
свободы. В шестнадцать лет барышни ко всему любопытны, только поспешностью не
спугни. Я с нею для начала взял солидный и пренаучный тон. Мол, для добросовестного
исполнения будущих обязанностей супруги и матери должен ввести свою невесту во
все физиологические подробности — так оно прогрессивней и цивилизованней
выйдет. Читал вслух из медицинской энциклопедии, показывал картинки. А вчера
наглядную демонстрацию произвел. В заведении у Гертруды Карловны такие особые
комнатки есть, где можно через окошечко подглядеть. Стоим мы с моей Аделаидой
Степановной щека к щеке, подглядываем, а в будуаре специально нанятая мною
девка с нанятым же кавалером ухищряются. Я же тихонько, шепотом, подробности
разъясняю, всё тем же цивилизованным тоном. А щечка у невесты моей все горячее,
а сердчишко колотится… Ну, я руку ей на спину положил, где шнуровочка.
Распускаю понемножку, и пальцами все ниже, ниже, где у них, барышень, над филейными
частями, знаете, славные такие ямочки…
— Довольно! — вскричал Порфирий Петрович. —
Какие гадости вы говорите! Прекратите, низкий вы человек!
Аркадий Иванович так и зашелся — до слез из глаз, даже
тростью от веселости об стол застучал.
— Ох… Я думал, раньше оборвете. Однако вы даже до
«ямочек над филейными частями» дослушали. Экий вы, сударь, сладострастник.
Сколько раз могли «франкотт» свой подобрать, да не стали — очень уж хотелось
еще послушать.
С этими словами Свидригайлов быстро наклонился вперед,
концом палки ловко подцепил револьвер и подтянул к себе. Надворный советник не
успел и шелохнуться.
— Хорошая вещь, — одобрил весельчак, покручивая
барабан. — Рублей сорок, поди, отдали? А вот интересно, — он заглянул
в дуло…
Здесь, на середине предложения, повесть заканчивалась,
причем за последним абзацем, яростно перечеркнутым крест-накрест, было криво и
крупно написано:
Мочи нет! Всё чушь! Надо не так, не про то! И начать
по-другому!
А дальше начинался текст, знакомый Николасу Фандорину с юных
лет:
