— Помогать-то помогал, но больше по мелочи. Он после
истории с иконой малость не в себе был. «Не убий» — и баста. Перестарался я
тогда, в часовне. — Олег прыснул, но объяснять ничего не стал. —
Игорек научил меня массе полезных вещей. Махать руками-ногами, стрелять и
прочему подобному. Но он тупой был, терминатор с дистанционным управлением. Все
основное я делал один. Однако к литагентше Захер я взял его с собой. Знал, что
баба железная, не труханет, как Лузгаев. Придется как следует трясти, тут без
профессионала не обойдешься. — Молодой человек скривился. — Ну и
вышла лажа. Марфа эта, сука, в лицо мне плюнула своей гнойной, мерзкой слюной. —
Он передернулся. — Ненавижу, когда хватают потной рукой, или плюются, или
собака подбежит и лизнет! Мне папа один раз сдуру щенка подарил. Так я его…
Ладно, неважно. Дело прошлое. Этот, — Олег кивнул на мертвого
Зиц-Коровина, — как увлечется чем-нибудь, тоже всё слюной брызгать
начинал. Потом минут по сорок губкой оттираешься. И еще трогал все время. То
обнимет за плечо, то по волосам погладит. А у самого ладони липкие…
Гадость! — Психопат сконфуженно улыбнулся. — Короче, когда сучка эта
в меня плюнула, я малость сорвался. Со мной это бывает. Правда, нечасто… В себя
пришел, только когда Игорек меня оттащил. Крестится, бормочет: «Сатана,
сатана!» А тут еще, как назло, коллектор нашли. Ну, Игорек сопоставил и с
перепугу ноги сделал. Помощничек… Ничего, если я «Фукай мори» еще раз заведу?
Уплываю от этой песни.
Он нажал кнопку на пульте, и японская песня заиграла снова,
а Олег запел:
— «Фукай, фукай мори-но оку ни шла мо китто окидзари-ни
сита кокоро какуситэру ё…». «Фукай мори» это по-японски «густой лес»,
«чаща», — объяснил он. — Песня будто обо мне написана. Там про
одинокое сердце, которое сохнет и ржавеет в темном-претемном лесу. И еще про
время, которое вдруг взяло и свихнулось. Прямо как у Шекспира: «The time is out
of joint».
[1]
Мой случай. Это я — вывихнутый сустав времени.
Морщина перерезала чистый лоб. И Николасу стало жалко этого
калеку с его вывернутыми набекрень мозгами. Представить только: время идет,
меняется жизнь, взрослеют или стареют окружающие, а ты от них отстаешь, и с
каждым годом всё больше. Твои ровесники оторвались вперед, ты остался один в глухой
чаще. Как это, наверное, горько и обидно. Поневоле начнешь всех ненавидеть.
Можно не сомневаться, что врачи признают этого преступника психически больным и
без усилий Аркадия Сергеевича.
— Уф, от души наговорился. Впервые в жизни. — Олег
растроганно шмыгнул носом — совсем по-детски. — Умолкаю. Пора и честь
знать.
Фандорин завздыхал и по привычке профессионального советчика
с ходу прикинул, как наименее болезненно разрешить ситуацию.
— Я думаю, нужно поступить так. Не будем дожидаться
охраны. Следует немедленно позвонить Аркадию Сергеевичу и всё ему рассказать.
Он придумает, как обойтись без наручников: Во-первых, существует добровольная
явка. Во-вторых, вы ведь, действительно, страдаете тяжелым заболеванием мозга.
Я понимаю, что рассказать такое отцу непросто. Но ведь вы совершили все эти…
ужасные вещи ради него. Он поймет и простит. Если вам тяжело, ему могу
позвонить я. Хотите?
— Спасибо, Николай Александрович. Но лучше я
сам. — В глазах Олега сверкнули смешливые искорки. — Папочка,
действительно, ужасно расстроится. Еще бы! Человек, которого он нанял отыскать
рукопись, оказался преступником. Сначала убил доктора, потом попробовал убить
больного ребенка, единственного сынулю.
У Фандорина от изумления отвисла челюсть. Он подумал, что
ослышался.
А Сивуха-младший покатился со смеху.
— Вы правда поверили, что я добровольно в психушку
пойду? Чтоб чужие дядьки и тетки трогали меня руками, щупали, мяли, совали
ложку в рот, держали в общей палате? Чтоб санитары меня под душ Шарко
затаскивали? Да я лучше сдохну. И потом, разве могу я так сильно огорчить папу?
Нет-нет, я никого не убивал. Это всё вы. Вы и убили-с, как сказано в романе
писателя Достоевского. Молчите, молчите! — поднял он руку, видя, что
Николас хочет что-то сказать. — Минутку. Дайте реконструировать ситуацию…
Он сел на стол, подпер рукой подбородок, приняв позу
мыслителя, и уставился на Николаса, который всё не мог прийти в себя.
— Есть, готово! Дело было так. Вы вступили в преступный
сговор с Игорем, профессиональным киллером, который по собственной инициативе
уничтожал врагов своего босса. С какой целью? Это ясно: он хотел прибрать
папулю к рукам, собирался шантажировать. Это одна история. Другая связана с
нечистоплотным частным сыщиком Н. А. Фандориным. Получив от депутата А. С.
Сивухи задание найти рукопись Достоевского, вы при помощи злодея Игоря
разработали дьявольский план. Убивали людей, имевших отношение к рукописи, а
Игорек прятал трупы в ту же яму — чтобы папе было трудней отвертеться. Но по
счастливой случайности захоронение было обнаружено, планы преступников были
сорваны. Героические работники правоохранительных органов сработали оперативно,
и Игорек психанул — пустился в бега. Тогда ваша помощница и сообщница по вашему
приказу и на глазах у свидетелей убила беднягу отравленной иглой. Понимая, что
земля горит у вас под ногами и боясь, что депутат А. С. Сивуха до всего
докопается, вы с вашей телохранительницей проникли на территорию клиники, чтобы
взять меня в заложники. Вы знали, что ради сына папа согласится на всё. Ваша
девка убила доктора. Тем же способом, что Игоря. Потом стала гоняться за мной
по лестнице, упала, свернула себе шею. (Шею я ей потом доверну, не проблема.)
Ну вот и всё. По-моему, довольно складно. Кое-какие детали пока не проработаны,
но это мы с папой и юристами после обмозгуем. Что скажете, Николай
Александрович, разве я не гений?
Он смотрел на завороженно слушавшего Нику с торжествующей
улыбкой. Можно было не сомневаться, что всё произойдет именно так, как описало
это маленькое чудовище. Вполне правдоподобная, а главное очень удобная версия.
Волки будут сыты, а овцы… Но кого волнуют овцы?
— А что же вы про себя не спросите? — вкрадчиво
спросил Олег. — Неужели не интересно?
У него была такая тонкая, хрупкая шея. Казалось бы, сдави ее
как следует — и дух вон. Но Фандорин видел, как этот хилый на вид парень
позабавился с непобедимой Валентиной — будто кошка с мышью. Посопротивляться,
конечно, можно. Однако исход известен заранее.
— И так ясно, — сказал он сухо, чтобы не дай Бог
не дрогнул голос. — Вы нанесете мне травмы, несовместимые с жизнью.
Кажется, в протоколе вскрытия пишут именно так.
