— А… а сколько вам лет? — спросил Фандорин,
опуская кулаки.
— Скоро тридцать. Неважно, сколько. Важно, как ты жил.
А я жил очень интенсивно. И спал всего по два часа в сутки. Так что мне тысяча
лет, Николай Александрович. И прожил я их в полном одиночестве. Папа у меня
смешной, славный, я его очень люблю, но он как ребенок. Всё в кубики играет,
вольный каменщик. Папа ко мне прислушивается, во всем со мной советуется. Ведь
я — гений. Меня обожает, пылинки сдувает, только поговорить с ним по-настоящему
нельзя. Я для него не человек, а драгоценная фарфоровая статуэтка. Вы комиксы
Фрэнка Миллера знаете? Там у всякого мерзкого урода, который по ночам девочек
насилует и убивает, обязательно есть какой-нибудь могущественный папаша. Папаша
в курсе, но прикрывает сынулю, потому что тот — единственный свет в окошке. В
моем случае, правда, не совсем так.
Во-первых, папа, святая душа, про мои забавы ничего не
знает. А во-вторых, никого изнасиловать я не могу. — Олег горько
засмеялся. — Гипофиз подкачал. Папочка, бедный, платит бешеные бабки за
гормональную терапию, все надеется внуков иметь. Зря. Покойник Коровин за
десять лет добился только того, что у меня пушок на верхней губе наметился и
яйца в мошонку опустились. Обычно у мальчиков это происходит до трехлетнего
возраста, а у меня в двадцать два. — Он снова хохотнул, но теперь уже зло,
ядовито. — Да если б я и мог девок трахать, нипочем не стал бы. Фу,
гадость: мокрое, склизкое, пахучее. — Олега всего передернуло. —
Хорошо, мамочка у меня померла. А то не знаю, как бы вынес ее поцелуйчики. Что
за мерзость — другого человека слюнями мазать.
Он опять гадливо поежился, а Фандорин подумал: тут не только
с гормонами неладно, с психикой тоже проблемы.
— Значит, вы убивали «подонков» ради отца?
— А ради кого еще? — удивился Олег. —
Единственный человек, которому нужен такой урод, как я. Он за меня жизнь
отдаст, буквально. Эх, рассказать бы вам, как изобретательно проворачивал я
«чудеса»! Особенно, когда папа мне реанимобиль подарил. Столько новых
возможностей открылось! Удобная штука: можно с мигалкой гонять, правила
нарушать. Оформлен чин чинарем, приписан к Центру физиологии мозга. У меня там
компьютерный центр, лаборатория, гримерка. Могу превращаться хоть в ангела,
хоть в дьявола, хоть в Красную Шапочку. К Рулету вашему я Спайдерменом
нарядился. Перчатки на липучках, тапки с присосками — чтоб по отвесной
поверхности ползать. Голливуд отдыхает. Эх, жалко, не видел никто. Какое кино
можно было бы снять! Реалити-шоу нового типа, ей-богу. Зрители все поумирали от
восторга.
Он рассмеялся, довольный своей шуткой, и вдруг всплеснул
руками:
— Хотя постойте! Один эпизодик все-таки заснят для
потомства. Называется «Допрос партизана в гестапо». Показать? — Он стал
рыться среди коробок с дисками, сваленных на столе. — Снято студией
«Лузгаев-продакшнз». Рабочее название «Грязный папочка и зеленая папочка».
Черт, куда я его задевал?
— Я понимаю, почему вы … устраняли врагов вашего отца.
Но зачем вы убили всех, кто имел отношение к рукописи? Неужели она того стоит?
— Чего «того»? — Олег обернулся, забыв о
диске. — Жизни нескольких вредных насекомых? Вконец сколовшегося
наркомана, который грабит на улице людей? Подлого хапуги Лузгаева? Рублевской
стервы Марфы Захер? Или, может, алчной старушенции Моргуновой? Какой тонкий,
изящный этюд я для нее подготовил! Хотел, чтобы рассказала обо всех, кто к ней
являлся с разными кусками рукописи. Увы, не рассчитал эффекта. Гикнулась старушка. —
Молодой человек брезгливо поморщился. — А что до рукописи… Папе так
хотелось ее получить. Он никогда не жалел для меня игрушек. Что ж я, отцу
родному приятное не сделаю? Между прочим, когда рукопись расползлась по всей
Москве, это я посоветовал папе вас ангажировать. Посмотрел на вас тогда в
коридоре, послушал, как вы с Морозовым объясняетесь, и понял: этот докопается.
Вроде дурень дурнем, Паганель какой-то, но видит то, чего другие не видят. И
мозги не с правой резьбой, как у всех, а с левой. Ах, как приятно поболтать с
человеком, перед которым можно не прикидываться! Вы спрашивайте, спрашивайте, а
то время-то идет. Охране надоест доктора ждать, припрутся сюда, и разговору
конец. У Коровина-то в груди иголочка торчит. Как у Игорька. Так что номер с инфарктом
не пройдет. И возьмут меня под белы рученьки. В тюрьму, конечно, не посадят — я
окажусь психически невменяемый. Но от общества, как говорится, изолируют,
причем надолго. До тех пор, пока папа не вытащит, а это, я думаю, минимум
полгода-год.
Олег рассмеялся, а Николас подумал, что скорее всего именно
так и будет. Через какое-то не слишком продолжительное время врачи,
соответствующим образом простимулированные Сивухой, дадут заключение, что
больной излечен, опасности более не представляет. И убийца выйдет на свободу. У
нас в стране с сыновьями больших людей ничего особенно плохого случиться не
может. То-то Олег так благодушен. Знает, что бояться ему нечего.
— Значит, первые две части рукописи Аркадию Сергеевичу
отправили вы?
— А кто ж еще? Теперь вся рукопись в сборе, папина
мечта осуществилась. Первую часть мне отдал Рулет, а я ему за это вручил баян с
таким ломовым концентратом, что улетишь — не вернешься. Вторую часть я получил
от героя-партизана. Хоть пыток он и не выдержал, все равно вечная ему слава.
Третью гениально добыли вы — у меня не получилось. А четвертая, последняя, вон
она. — Олег достал из ящика синюю кожаную папку и подмигнул. —
Херувимская. Тут я без вашей дедукции обошелся. Между прочим, чисто взял, без
мокрухи. Я же не зверь человека просто так мочить, если он ко мне по-доброму.
— А Игорь? — спросил Николас. — Он ведь вам
помогал. Зачем же вы его убили?
