В своем депутатском кабинете нервничал у телефона Сивуха,
ждал результата. Тяжелый разговор о юридическом статусе рукописи Фандорин
оставил на потом. Сначала нужно было ее отыскать.
Саша тоже была настроена по-деловому.
— Вы знаете, память у папы очень хорошая… была. —
Она шмыгнула носом, но взяла себя в руки. — Он все-превсе записи вспомнил
и расшифровал. Кроме трех. Причем сделаны они одним и тем же механическим
карандашом. Я его папе на последний день рождения подарила. Значит, недавние. А
что они значат, он не понял. Может, вы догадаетесь?
И столько в ее взгляде было надежды, что Фандорин
заколебался. В голове у бывшего подданного ее величества завертелся исконно
русский, глубоко ненавистный ему оборот речи: что государство, обеднеет что ли?
В самом деле, разве государство обеднеет, если повесть Достоевского попадет к
читателям не из архива, а из частных рук? Читателю все равно, государству тоже.
Зато спасут мальчика, который сейчас дожидается решения своей участи в
швейцарской больнице. Зато ненапрасны будут муки и жертвы замечательной девушки,
которая, может быть, одна такая на всем свете и есть. А свой гонорар,
полмиллиона рублей, можно отдать в «Российский фонд помощи» — хорошая
организация, больным детям помогает. Перебьемся как-нибудь без аквариума с
акулой.
В общем, трудно оставаться англичанином, если живешь в
России.
Первой открылась средняя из трех закладок, на странице 88.
Подчеркнуто одно слово — «Херувимов» и на полях сбоку приписано карандашом
«11/3».
Это была сцена, в которой Раскольников, уже совершивший
Преступление и сверзшийся в ад Наказания, но еще не разоблаченный, приходит к
своему приятелю Разумихину. Тот обитает в ясном, солнечном мире, не пасует
перед жизненными невзгодами, не морочит себе голову разрушительными идеями, и
главному герою вдруг становится ясно, что проливать кровь было ни к чему, он
мог выкарабкаться из нищеты и обычным, честным путем. Да только поздно уже,
ничего не поправишь.
Николас прочитал это место очень внимательно.
«— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя,
никого не знаю, кто бы помог… начать… потому что ты всех их добрее, то есть
умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь,
совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте
меня в покое!
— Да постой на минутку, трубочист! Совсем сумасшедший!
По мне ведь как хочешь. Видишь ли: уроков и у меня нет, да и наплевать, а есть
на Толкучем книгопродавец Херувимов, это уж сам в своем роде урок. Я его теперь
на пять купеческих уроков не променяю. Он этакие изданьица делает и
естественнонаучные книжонки выпускает, — да как расходятся-то! Одни
заглавия чего стоят! Вот ты всегда утверждал, что я глуп; ей-богу, брат, есть
глупее меня! Теперь в направление тоже полез; сам ни бельмеса не чувствует, ну
а я, разумеется, поощряю. Вот тут два с лишком листа немецкого текста, —
по-моему, глупейшего шарлатанства: одним словом, рассматривается, человек ли
женщина или не человек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что
человек. Херувимов это по части женского вопроса готовит; я перевожу; растянет
он эти два с половиной листа листов на шесть, присочиним пышнейшее заглавие в
полстраницы и пустим по полтиннику. Сойдет! За перевод мне по шести целковых с
листа, значит, за все рублей пятнадцать достанется, и шесть рублей взял я
вперед. Кончим это, начнем об китах переводить, потом из второй части
„Confessions“ какие-то скучнейшие сплетни тоже отметили, переводить будем;
Херувимову кто-то сказал, что будто бы Руссо в своем роде Радищев. Я,
разумеется, не противоречу, черт с ним! Ну, хочешь второй лист „Человек ли
женщина?“ переводить? Коли хочешь, так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги —
все это казенное — и бери три рубля: так как я за весь перевод вперед взял, за
первый и за второй лист, то, стало быть, три рубля прямо на твой пай и
придутся. А кончишь лист — еще три целковых получишь. Да вот что еще,
пожалуйста, за услугу какую-нибудь не считай с моей стороны. Напротив, только
что ты вошел, я уж и рассчитал, чем ты мне будешь полезен. Во-первых, я в
орфографии плох, а во-вторых, в немецком иногда просто швах, так что все больше
от себя сочиняю и только тем и утешаюсь, что от этого еще лучше выходит. Ну а
кто его знает, может быть, оно и не лучше, а хуже выходит… Берешь или нет?
Раскольников молча взял немецкие листки статьи, взял три
рубля и, не сказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед.
Но дойдя уже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к
Разумихину и, положив на стол и немецкие листы, и три рубля, опять-таки ни
слова не говоря, пошел вон».
Валентина, заглядывавшая в книгу через плечо шефа, спросила:
— Ну и чего?
Прочли еще раз. Потом третий. Фандорин незаметно потер в
кармане волшебный дублон. Не помогло.
— Ладно, — бодрым голосом сказал Ника. —
Давай посмотрим следующую.
Следующая была на странице 31. В тексте подчеркнуто имя
«Петр Петрович Лужин» и карандашом напротив семь цифр. Их Фандорин оставил на
потом, сначала изучил текст на странице.
Это был фрагмент из письма матери Раскольникова. Рассказывая
о событиях провинциальной жизни города Р., она, в частности, сообщала:
«Узнай, милый Родя, что к Дуне посватался жених и что она
успела уже дать свое согласие, о чем и спешу уведомить тебя поскорее. И хотя
дело это сделалось и без твоего совета, но ты, вероятно, не будешь ни на меня,
ни на сестру в претензии, так как сам увидишь, из дела же, что ждать и
откладывать до получения твоего ответа было бы нам невозможно. Да и сам ты не
мог бы заочно обсудить всего в точности. Случилось же так. Он уже надворный
советник, Петр Петрович Лужин, и дальний родственник Марфы Петровны, которая
многому в этом способствовала. Начал с того, что через нее изъявил желание с
нами познакомиться, был как следует принят, пил кофе, а на другой же день
прислал письмо, в котором весьма вежливо изъяснил свое предложение и просил
скорого и решительного ответа. Человек он деловой и занятый, и спешит теперь в
Петербург, так что дорожит каждою минутой. Разумеется, мы сначала были очень
поражены, так как все это произошло слишком скоро и неожиданно. Соображали и
раздумывали мы вместе весь тот день. Человек он благонадежный и обеспеченный,
служит в двух местах и уже имеет свой капитал. Правда, ему уже сорок пять лет,
но он довольно приятной наружности и еще может нравиться женщинам, да и вообще
человек он весьма солидный и приличный, немного только угрюмый и как бы
высокомерный. Но это, может быть, только так кажется с первого взгляда…»
— Шеф, вы чего, не видите, что ли? — спросила
из-за плеча Валя.
— А? — Ника перелистнул страницу, чтобы читать
дальше. — Погоди, не мешай. Для анализа нужно изучить весь фрагмент
текста.
