А на самом-то деле — и здесь мы переходим уже к пункту
третьему — писателя всю жизнь томила мечта о легкой, безответственной интрижке
с какой-нибудь веселой давалкой. Вроде той милой грешницы, которая говорит в
«Братьях Карамазовых»: «Qa lui fait tant de plaisir et a moi si peu de peine!»
— «Это доставляет ему такое удовольствие, а мне так мало стоит». И мечта эта,
кажется, в конце концов осуществилась. Помнишь, доченька, я тебе рассказывал
про некую госпожу Браун, в судьбе которой Федор Михайлович принимал живейшее
участие? Как ее звали-то, смешное такое имя, не припомню. Память стала ни к
черту. Помнишь про мадам Браун?
Саша покачала головой, и Филипп Борисович сделал вид, что
ужасно расстроился.
Ну как же! Авантюристка, бывшая проститутка. Пошлялась по
белу свету, побывала замужем за английским матросом, откуда и экзотическая
фамилия. Потом вернулась на родину, сошлась с журналистом Горским. Он пил
запоем, семья бедствовала, и Федор Михайлович оказал бедной женщине
материальную поддержку. Я-то тебе рассказывал эту историю как пример душевного
благородства нашего гения. Но, похоже, она перед ним в долгу не осталась. Браун
эта была дамочка прямая, без предрассудков. Сохранилось ее письмецо, в котором
она без экивоков извещает благодетеля о своей готовности на всё: «Удастся ли
мне или нет отблагодарить вас в физическом отношении» — так и пишет. Уверен,
что Федор Михайлович не оплошал. Он давно мечтал о чем-то вроде этого.
Взять хоть эротическую фантазию из романа «Игрок» про то,
как учитель Алексей Борисович (автопортрет писателя) вдруг выигрывает кучу
денег в казино и покупает на них красотку-француженку. Восхитительная сцена!
Кокотка Бланш лежит в постели и высовывает ножку (про этот особенный пунктик
Федора Михайловича я уже говорил).
«— Ну же! Хочешь увидеть Париж? Скажи, наконец, что такое
outchitel? Ты был очень глуп, когда ты был outchitel. Где же мои чулки? Обувай
же меня, ну!» Она выставила действительно восхитительную ножку, смуглую,
маленькую, не исковерканную, как все почти эти ножки, которые смотрят такими
миленькими в ботинках. Я засмеялся и начал натягивать на нее шелковый чулочек.
М-Не Blanche между тем сидела на постели и тараторила…»
Здесь Никино терпение лопнуло — он больше не мог выносить
это отвратительное и, главное, бессмысленное словоблудие.
— Перестаньте издеваться! Саша такую муку выдержала! Вы
обещали сказать, где рукопись, а сами…
— Да я уже почти всё сказал. Осталось только про
«Рорикон»… — Морозов засопел, не очень старательно имитируя оскорбленные
чувства. — Хотел подать красиво, изящно, с выдумкой. Всю ночь готовился.
Но раз вам невтерпеж, конец лекции скомкаю.
Он на несколько секунд замолчал, щурясь. Потом скороговоркой
выпалил:
— Нимфетка минус дурацкое уменьшительное плюс город,
где родился император-эпилептик… Теперь уже совсем всё.
— Ч-что?
Николас и Саша переглянулись.
— Собирался сформулировать пояснее, но вы сами виноваты
— перебили меня. Катитесь к черту, я спать буду. — Больной вытянул шею и
заорал. — Санитар! В кровать хочу!
Больше они из маньяка ничего не вытянули.
Саша выглядела совершенно потерянной.
— Я ничего не поняла. Какие-то камешки, куда-то
полетели… Что это такое?
— В стихотворении закодировано местонахождение тайника,
где ваш отец спрятал перстень. Думаю, зарыл где-то, и никакой приметной вехи
рядом нет — иначе не понадобились бы все эти указания: влево, вниз, на восход.
— А рукопись? Лекция — это тоже была загадка? Но как ее
разгадывать? — шепнула она, когда выходили из палаты.
— Ничего, как-нибудь, — с фальшивой бодростью
уверил ее Ника. — Это моя профессия. Пока не найду ответа, не сдамся.
Девушка вдруг ни с того ни с сего всхлипнула.
— Простите меня, я такая плохая… Меня Бог накажет, я
знаю.
— Из-за трехсот долларов, что ли? — Фандорин
полуобнял ее за плечо. — Так вот из-за чего вы себя ужасной грешницей
считаете и всё у Бога прощения просите? А по-моему, вы святая. Честное слово.
Она вырвалась, побежала прочь по коридору, утирая слезы.
Таких девушек на свете больше нет, думал он, глядя ей вслед.
Раньше, во времена Федора Михайловича были, но давным-давно повывелись. Лишь
одна каким-то чудом уцелела.
— Гм-гм, — раздалось откуда-то сбоку глуховатое
покашливание.
У окна стоял сивухинский телохранитель, почти сливаясь с
коричневой шторой в своем строгом костюме.
— Господин Фандорин… — Ну и взгляд — мороз по
коже. — Олег Аркадьевич просит вас заглянуть к нему в палату.
И не дожидаясь ответа, пошел вперед. Ни тени сомнения, что
Николас может за ним не последовать.
Ника разозлился: надо же — «Олег Аркадьевич»! Не идти что ли
за этим Азазеллой, пусть знает свое место. Но вспомнил худенькое личико
малолетнего «гения», и стало жалко паренька.
Пошел.
Спустились на первый этаж, пересекли широкий центральный
коридор, зачем-то вышли во внутренний двор.
Оказалось, что «палата» спонсорского отпрыска — отдельное
здание, разместившееся в глубине сада. Собственно, не здание, а что-то вроде
ангара, очертаниями и размером напоминающего крытый теннисный корт.
— Как же он тут без окон? — спросил Ника у спины
телохранителя.
Игорь не ответил. То ли счел ниже своего достоинства, то ли
не любил попусту болтать языком. Все равно минуту спустя посетитель увидит всё
сам.
Наследник вольного каменщика устроился в гигантской «палате»
своеобразно. Свет проникал сверху, через застекленный потолок. Вдоль
металлических стен тянулась галерея, к которой вела легкая лестница. Там,
наверху, всё было залеплено яркими афишами и постерами с изображением бэтменов,
бекхэмов и прочих персонажей современного подросткового пантеона. Внизу же без
какой-либо системы и видимой логики была расставлена разномастная мебель и
аппаратура: несколько столов, железные и кожаные стулья на колесах, компьютеры,
акустические системы, еще какая-то техника. Два или три автомата с соками и
колой, мини-мотороллер, всякий спортивный инвентарь, а на самом почетном месте
скалила зубы огромная пластиковая Годзилла.
Хозяин всего этого хлама сидел спиной ко входу и
сосредоточенно мастерил что-то на верстаке, время от времени сверяясь по
мудреной схеме на мониторе.
