Дрянь было сочинение. Пускай оно сгинет навек в полицейском
чулане. Даже пытаться не буду ее вернуть, не просите. Бог и даже черт с нею, с
уголовной повестью, гори она огнем. Вот именно, буду считать, что она сгорела,
улетела дымом в трубу. А чтобы Вы на меня не гневались и не расстраивались, я
Вас теперь же обрадую. Решил я написать роман с теми же героями, да не пустяк,
а настоящую вещь, с характерами, с глубокими чувствами и, главное, с идеей.
Давно уже подступался к роману этому то с одной стороны, то с другой, да всё не
складывалось. Стучался ко мне роман, стучался, а я по неспособности своей не
мог догадаться, как ему дверь открыть. И вдруг — получилось, открылась дверь, и
голос зазвучал, так что только поспевай записывать. Я уж и начало набросал, а тут
квартальный надзиратель. Если чего и жалко, то лишь этого зачина, написанного
прямо на последнем листе Вашей повестушки. Ну да ничего, я каждое слово
запомнил и уже на чистую бумагу перенес.
С поденщиной покончено, благодарение Господу и квартальному
надзирателю. Ежели пожелаете, свой новый роман о тяжком преступлении и суровом
наказании передам Вам с зачетом присланных 175 талеров. А коли не захотите, я
Вам задаток тотчас верну. У меня скоро деньги будут, через три дни должен
получить от г. Краевского.
[6]
Не сердитесь,
С повинною головою
Ф. Достоевский.
Этот последний документ Фандорин дочитывал, когда Аркадий
Сергеевич уже вернулся в кабинет. Встал за креслом, подглядывал через плечо.
— Ознакомились? Итак, господин Стелловский, сам будучи
изрядным жуликом, решил, что Федор Михайлович ему наврал: талеры проиграл на
рулетке, а уголовную повесть писать и не подумал. Но Морозов, профессиональный
исследователь биографии Достоевского, отлично знал, что такое вранье не в
привычках Федора Михайловича. Наткнувшись в архиве Стелловского на эту
переписку, Морозов весь затрясся. У него появилась Великая Цель: найти изъятую
полицией повесть. Вдруг она лежит себе где-нибудь в запаснике, несмотря на все
революции и блокады? Совершенно очевидно, что «уголовную повесть» никто не
обнаружил, иначе о ней бы знали. Где искать, Филипп Борисович, в общем, себе
представлял. Все бумаги полиции поступили на хранение в городской исторический
архив Петрограда. Он благополучно существует до сих пор. Что же сделал наш
Морозов? Уволился из своего НИИ и перевелся на работу в Питер. Зарплата, как вы
понимаете, копеечная, плюс надо было комнатенку снимать, да на выходные в
Москву ездить. Распродал всё что можно, потратил все сбережения, с женой чуть
не до развода дошло, но Филиппа Борисовича всё это остановить уже не могло —
закусил удила.
В этом месте рассказа Николас кивнул — ему был очень хорошо
знаком азарт историка, учуявшего безошибочный аромат открытия. А тут открытие
не рядовое — неизвестная повесть самого Достоевского!
Аркадий Сергеевич продолжил:
— Когда удавалось выкроить время, Морозов рылся в
неразобранных фондах петроградского градоначальства, так называемой «россыпи»,
которой никто никогда не занимался. Руки не доходили, да и мало там интересного
для исследователей, один канцелярский мусор. Датировку Филипп Борисович знал —
октябрь 1865 года. Осенью 1915 года, за истечением установленного срока
хранения, эту документацию должны были сжечь, но он надеялся на военную
неразбериху. Многих сотрудников архива наверняка мобилизовали воевать с
германцами, вряд ли у начальства была возможность скрупулезно соблюдать
должностные инструкции. И что вы думаете?
Здесь, перед кульминацией рассказа, Сивуха в соответствии с
законами драматургии сделал эффектную паузу — медленно, со вкусом раскурил свой
«данхилл».
— Нашел! Драную картонную коробку с наклейкой
«СПИСАННОЕ. Архивы быв. 3 кв. Казан, части. 1865 г.». Федор Михайлович
тогда проживал в Столярном переулке, по третьему кварталу Казанской части
города. Представляете? Пролежала коробочка сто сорок лет в целости и
сохранности. Не спалили ее в буржуйках, не отправили на свалку. С самого 1865
года никто туда ни разу не заглядывал. И там, среди прочего, обнаружил Морозов
канцелярскую папку с заголовком: «Бумаги, описанные и изъятые у отставного
подпоручика Ф.М. Достоевского».
Депутат негромко рассмеялся, покачивая головой.
— Можете себе представить, что было с доктором
филологии. Когда сбывается мечта всей жизни, у любого крыша поедет. Филипп
Борисович так мне и сказал. «Я, говорит, как открыл папку, как увидел рукопись,
будто в уме тронулся. Прямо там, в хранилище, чихая от пыли. Даже в обморок
упал. Очнулся только за проходной, когда уже милицейский пост миновал. Иду,
дрожу весь, а под пиджаком рукопись спрятана». Прочие бумаги он, правда, не
взял. Посовестился. Пусть остаются будущим исследователям. Даже нарочно папку
на видное место положил.
— Значит, рукопись украдена из госхранилища, —
констатировал Фандорин. — И вы хотите, чтобы я стал соучастником кражи…
Сивуха так и зашелся от хохота — не дал договорить.
— Ой, насмешили! Да у нас в государстве всё краденое.
Нефть, газ, никель, заводы, комбинаты. Кто был к чему-нибудь хлебному
приставлен, тот и стал приватизатором. С какой стати главными богатствами
страны владеют бывшие партработники, комсомольцы, гебешники и просто ловчилы?
Ни с какой. Просто решили, что отныне будет так, и дело с концом. Между прочим,
правильно решили. Лучше самозваный хозяин, чем вовсе никакого. Вот и Морозов
приватизировал то, к чему был приставлен.
— Но это противозаконно!
— А законно было отбирать имущество у дворян и
капиталистов в семнадцатом году? Но дворян с капиталистами тоже жалеть нечего.
Тем, что у них отобрали, они тоже не по справедливости владели. Справедливости,
дорогой Николай Александрович, на свете не существует. Разве что на небесах, у
Ангелов божьих. Это во-первых. А во-вторых, откуда нам с вами знать, правду ли
рассказал Филипп Борисович. У него и до черепно-мозговой с психикой не всё
о’кей было. Штампов-то архивных на рукописи нет. Может, Морозов ее в дедушкином
сундуке нашел. Тогда, по закону, это его собственность. Я могу вам ручаться за
одно: мне рукопись досталась честно и юридически чисто. Договор вы видели.
Аванс я заплатил: П.П.П. плюс тридцать процентов. Половину денежного аванса
наличными, половину старым «мерседесом», согласно просьбе продавца. Не пустяк.
— А на международном аукционе рукопись потянет миллиона
два, а то и три. Я узнавал.
