Если старуху Шелудякову убил худосочный студентик, то ему бы
теперь лежать в своей конуре да зубами стучать от ужаса, а не шастать по улицам
с топором за пазухой.
— Непохоже-с. Тут, верно, что-то другое. И с засадой я,
кажется, дурака свалял. — Надворный советник развел руками. — У
наглеца, который сутягу пришиб, нервы должны быть из железной проволоки. Такой
к месту убийства не вернется, нет-с… Ладно, пойдемте в записях покойника
рыться.
Но унынию и самобичеванию Порфирий Петрович предавался
недолго, никак не долее часу.
Пока пил чай и курил папиросу, еще вздыхал и охал. Как стал
диктовать имена из первой папки (начал с той, на которой значился ярлык «В
работе»), сетования оставил, весь подобрался. А деле примерно на десятом
случилось вот что.
— …Поручик Санников, к взысканию сто пятьдесят рублей,
счета от портного. Записали-с? — взглянул пристав на письмоводителя,
заполнявшего карточку, перевернул следующий листок — и как вскрикнет! Тоненько
так, будто барышня, увидевшая мышь.
— Что? — удивился Заметов.
— Вот-с, вот-с… — Порфирий Петрович протянул ему
дрожащей рукой бумагу.
Там красивым, с завитками почерком было написано: «Сего 4
июля переслано в суд заемное письмо на 115 р., выданное колл. асс-ше Зарницыной
студентом Р.Р.Раскольниковым. Выкуплено за 12 р. 75 коп.»
— А-а! — закричал и Александр Григорьевич.
— Совпаденьице, а? — схватил его за плечо пристав,
у которого глаза так и сверкали. — Может, я вовсе и не дурак, а?
— Вы талант! — воскликнул Заметов, пожимая ему
руку. — Вы еще прежде этой записки всё правильно исчислили! Зарницына —
квартирная хозяйка Раскольникова. Он ей задолжал, а она, не надеясь получить,
продала вексель Чебарову. Тот подал к взысканию, чем подписал себе приговор!
Ну, держись, студент! Попался!
— Погодите, погодите-с, это еще не улики, не
доказательства, — остудил его надворный советник. — Мало знать, кто.
Надобно его еще припереть, вот что-с.
В эту минуту из прихожей донесся стук распахнувшейся двери
(видно, следователи, пребывавшие в озабоченности, позабыли ее запереть), и
зычный голос позвал:
— Порфирий! Что это у тебя нараспашку? Эй, ты дома аль
нет?
— Тс-с-с, это Разумихин, родственник мой, — шепнул
пристав помощнику, вмиг убирая со стола папки и карточки. — По нашему
делу, но при нем молчок. После договорим. — И громко откликнулся. —
Входи, Митюша, входи, здесь я.
В комнату вошел крепкий, румяный молодец, очень бедно, но
опрятно одетый. Он и вправду приходился Порфирию Петровичу каким-то дальним родственником,
и оба находились в приятельских отношениях, хоть виделись нечасто. Этого-то
Митю надворный советник вчера и поминал, когда впервые прозвучало имя
Раскольникова.
Дело в том, что Разумихин, как и Раскольников, учился в
юридическом факультете, был примерно тех же лет, а главное, почти наверняка
вращался в том же кругу полуголодных студиозусов, ибо по недостатку средств
тоже временно вышел из университета — по его выражению, «подгрести пиастров».
Дмитрий Прокофьевич был весьма славный молодой человек, рано
оставшийся без родителей и пробивавшийся в жизнь собственными усилиями. Помощи
от родных он решительно не принимал, хотя жил почти в нищете — перебивался с
хлеба на квас, зарабатывая копеечными уроками и переводами. За такое кредо
Порфирий молодого человека уважал, ценил в нем ум и отзывчивость, потому и
послал к нему посыльного с записочкой.
— Здорово, здорово, — громко, со смехом, закричал
Разумихин с порога. — Ишь, сатрап, с полицией вызывать придумал. По этапу,
что ли, сошлешь?
— Следовало бы, — засмеялся и надворный
советник. — Такого небритого-то.
Обнялись.
Разумихин и вправду второй день не брился, так что лицо его
всё поросло густой черной щетиной. Он из принципа не оказывал внешним
красивостям никакого уважения, при всяком удобном и неудобном случае доказывая,
что порядочного человека видно по взгляду и повадкам, а помады да куафюры
выдуманы прохиндеями, которым надо свое нутро поавантажней прикрыть.
Дмитрий и сейчас немедленно высказался в том же смысле, на
что Порфирий Петрович с улыбкой молвил:
— Поглядим-с, поглядим-с, вот встретишь какую-нибудь
этакую (он показал жестом), всю воздушную, с негой во взоре. Тут и побреешься,
и приоденешься, да еще, пожалуй, власы брильянтином намажешь.
— Вот, — показал Разумихин крепчайший кулак, в
котором большой палец был просунут между средним и указательным. — Не
дождутся. Я человек, а не павлин.
Он с подчеркнутым интересом оглядел кок и платье
нафранченного Александра Григорьевича, так что тот покраснел, а Порфирий
Петрович захихикал.
— Это мой помощник, Александр Григорьевич Заметов, за
работой засиделись. Ты его полюби, он человек отменно хороший, хоть и щеголь.
— Ну коли хороший, то не беда, если щеголь. Как там у
Пушкина твоего: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».
Разумихин, — представился Дмитрий, крепко сжимая письмоводителю руку, и
оборотился к родственнику. — Ну, говори, зачем вызвал. Я тебя, сухаря,
знаю. Видно, неспроста?
Он уселся на край стола и приготовился слушать. При всей
громогласности человек это был очень и очень неглупый, в мгновение ока
переходивший от болтовни к делу.
— Скажи-ка, Митя, известен ли тебе по факультету некий
Родион Романович Раскольников? — не стал ходить вокруг да около пристав.
Получил ответ: известен, и не только по факультету, ибо
прежде приятельствовали и даже соседствовали.
— Я ведь тут комнатенку снимал. Чуть не год, —
пояснил Разумихин. — Теперь вот в Васильевском острове поселился, для
приятельства далековато. Да и не больно покамарадствуешь с Раскольниковым,
нелюдимый он. А на что тебе Родька?
— Так-с, ничего особенного, — увернулся Порфирий
Петрович. — Стало быть, приятельствовали? Вот и навестил бы товарища,
проведал.
Дмитрий нахмурился. Как уже говорилось, он был весьма
неглуп.
— Э-э, постой, постой. У вас тут убийство было, весь
город говорит. Старую жабу Шелудякову прибили. Ты, поди, расследуешь? Ты ведь в
Казанской пристав следственных дел. Уж не в этой ли связи? Раскольников-то тебе
зачем?
И опять надворный советник оставил вопрос без ответа. Еще и
сам спросил:
— Эк ты про всё знаешь. Откуда?
