Фандорин собрал все книги, которые могли пригодиться в
поиске, и вернулся назад в офис.
Там было тихо. Не рокотал барственный баритон, не звучал
терзающий сердце смех, не звенел чайный сервиз. Валя трудилась — сосредоточенно
пощелкивала кибордом. Рабочий стол манил зеленым сукном. Кресло растопыривало
объятья подлокотников.
Нужно забыть о чертовом пианисте, сосредоточиться
исключительно на Федоре Михайловиче Достоевском.
Итак, 1865 год. Классик пишет роман «Преступление и
наказание»…
Сначала забыть и сосредоточиться не получалось, но понемногу
современность отступала в тень, вытесняемая событиями стосорокалетней давности.
1865 год для писателя был поистине ужасен — самая
мучительная, самая унизительная пора в его жизни.
Достоевскому сорок четыре года. Еще совсем недавно он был
кумиром прогрессивной молодежи и модным автором, которому издательства и
журналы платили хорошие гонорары. Но умер брат Михаил, оставив массу долгов,
которые благородный, но непрактичный писатель взял на себя («Я не хотел, чтоб
на его имя легла дурная память»). Попытался поставить на ноги журнал «Эпоха», доставшийся
в наследство от Михаила — потерпел крах. Кредиторы травили Федора Михайловича,
как волка, и спасения от них не было. Векселей, требующих немедленной уплаты
насчитывалось на тринадцать с половиной тысяч — сумма для Достоевского
астрономическая. Выпросив отсрочку у одних заимодавцев, расплатившись (под
новые долги и обязательства) с другими, бедный литератор вырвался из Петербурга
в Германию. Ему нужна была передышка, а более всего — встреча с роковой
женщиной всей его жизни Аполлинарией Сусловой, которая в это время находилась в
Швейцарии, но обещала приехать в Висбаден. Их отношения были запутаны,
нездоровы, мучительны, но жизнь без Аполлинарии представлялась Федору
Михайловичу невозможной.
И вот они встречаются в Висбадене. Достоевский, который теперь
был свободен (его жена скончалась годом раньше от чахотки), делает Аполлинарии
предложение. И получает резкий, оскорбительный по форме отказ. Как быстро и
бесповоротно поменялись роли! Давно ли экзальтированная девочка упорно
добивалась любви знаменитого писателя? Давно ли смотрела на него снизу вверх?
Теперь она превратилась в классическую женщину-вамп, упивающуюся властью над
мужчинами. Как остро Достоевский должен быть ощущать всю пошлость этой
ситуации! Можно себе представить, как мучила его роль персонажа из бульварного
романа! (Здесь Фандорин поневоле отвлекся и снова стал думать про себя и Алтын.
Вернуться мыслями к Федору Михайловичу удалось не сразу).
Зачем Суслова его так терзала? Не могла простить, что отдала
девственность такому унылому, некрасивому, погрязшему в бытовых тяготах
неудачнику? Или просто разлюбила?
Но почему тогда не отпустила на волю, как он просил? Зачем
снова и снова сначала подманивала, а затем презрительно отталкивала? Зазывала к
себе в номер, лежала на кровати раздетая, но когда он пытался ее обнять, гнала
прочь.
Читая историю этой злосчастной любви, Николас сам весь
исстрадался. Как же его тошнило от всех этих хрестоматийных «фамм-фаталь»,
жадных паучих, питавшихся отблесками чужой славы. Такая вот Суслова, или
Панаева, или Лиля Брик, если уж присосется, то ни за что не выпустит. Чем они
пленяли гениев? Должно быть, непоколебимой и непостижимой уверенностью в своем
праве на всё. Роковая женщина безжалостна и бессовестна. Несчастной ее может
сделать только одно — если ей не дают того, чего она хочет. Горе мужчине,
который осмелился пренебречь ее чарами. Жаждущая мести паучиха способна на
любую мерзость. Аполлинария, например, однажды написала в полицию донос на
молодого человека, который отверг ее домогательства, и после преспокойно
рассказывала об этом знакомым.
Читая про Суслову, Николас начал раздражаться и на самого
классика. Федор Михайлович тоже был тот еще фрукт. Вдоволь наунижавшись перед
бессердечной стервой, он кинулся искать забвения в рулетке. И остановиться уже не
мог. Проиграл все свои небольшие деньги. Выклянчил подачку у Аполлинарии (какой
стыд!), спустил и эти талеры. В гостинице фактически попал под домашний арест:
его не кормили, не давали свеч — и не выпускали, пока не расплатится за постой.
Голодный, истерзанный, он сидел в полутемной комнатушке и
писал, писал, писал. Другого способа хоть на время оторваться от
действительности у Достоевского не было. Не вызывает сомнений, что рукопись
Морозова появилась на свет именно там, в отеле «Виктория», осенью проклятого
шестьдесят пятого года.
Надежда на освобождение от висбаденского плена была только
одна: занять денег у кого-нибудь из знакомых. И гостиничный узник рассылает во
все стороны отчаянные мольбы о помощи. Пишет издателям, старому другу барону
Врангелю, нелюбимому Герцену, даже ненавистному Тургеневу.
Издатель Катков отправил деньги, но они не дошли до
адресата. Добрейший Врангель получил письмо с опозданием. Герцен из своего
Лондона не ответил. Откликнулся лишь Тургенев из Баден-Бадена, да и тот прислал
только часть весьма небольшой суммы, о которой просил Федор Михайлович.
Ника перелистнул страницу, стал читать дальше и вдруг
застыл.
— Валя! — крикнул он через дверь. — У тебя на
диске письма есть?
— Ну.
— Найди переписку с Тургеневым. За 1865 год. И минуту
спустя Ника читал с монитора, поверх Валиного плеча.
Висбаден, 3/15 августа 1865 года.
Добрейший и многоуважаемый Иван Сергеевич, когда я Вас, с
месяц тому назад, встретил в Петербурге, я продавал мои сочинения за что дадут,
потому что меня сажали в долговое за журнальные долги, которые я имел глупость
перевесть на себя. Купил мои сочинения (право издания в два столбца)
Стелловский за три тысячи, из коих часть векселями. Из этих трех тысяч я
удовлетворил кое-как на минуту кредиторов и остальное роздал, кому обязан был
дать, и затем поехал за границу, чтобы хоть каплю здоровьем поправиться и
что-нибудь написать. Денег оставил я себе на заграницу всего 175 руб.
сереб. из всех трех тысяч, а больше не мог.
Но третьего года в Висбадене я выиграл в один час до 12000
франков. Хотя я теперь и не думал поправлять игрой свои обстоятельства, но
франков 1000 действительно хотелось выиграть, чтоб хоть эти три месяца прожить.
Пять дней как я уже в Висбадене и всё проиграл, всё дотла, и часы, и даже в
отеле должен.
Мне и гадко и стыдно беспокоить Вас собою. Но, кроме Вас, у
меня положительно нет в настоящую минуту никого, к кому бы я мог обратиться, а
во-вторых, Вы гораздо умнее других, а следств., к Вам обратиться мне
нравственно легче. Вот в чем дело: обращаюсь к Вам как человек к человеку и
прошу у Вас 100 (сто) талеров. Потом я жду из России из одного журнала («Библ.
для чтения»), откуда обещались мне, при отъезде, выслать капельку денег, и еще
от одного господина, который должен мне помочь.
