Я взрослый человек, сказал себе Николас. Не надо делать вид,
будто ничего не произошло. Саша была свидетельницей моего позора, и нечего
прятать голову в песок. Лучше, если мы про это один раз поговорим и забудем.
Обоим станет легче. Главное честность и правильная интонация.
— Вы же понимаете, я был вынужден рассказать при вас
это похабство, — начал он, когда они отъехали от клиники. — А теперь
стыдно смотреть вам в глаза. Этого он и добивался, скотина! Ой, извините.
Сорвалось.
Он виновато взглянул на Сашу. Она тоже на него смотрела, но
ни смущения, ни смятения в ее глазах не было.
— А я не слышала, что вы ему рассказывали. Я подумала,
вам это будет неприятно. Села вот так, зажала пальцами уши. — Она
показала. — И убрала, только когда вы закончили говорить.
Черт, а ведь она говорит правду, понял Николас. С таким
взглядом не врут. Да эта девочка, кажется, вообще врать не умеет.
— Есть какие-нибудь предположения относительно
загадки? — спросил он, чтобы поскорей сменить тему. — Честно говоря,
я в полном недоумении. Какое «столько-полстолько»? Что надо посчитать? При чем
тут My-My? Я даже не понял, в какой момент загадка кончилась и начался
очередной… приступ, — подобрал он слово поделикатней.
— Я тем более не поняла. Я несообразительная. Вы только
учтите вот что. Папа всю жизнь занимался одним Федором Михайловичем. Загадка
наверняка тоже про него.
Дверь в квартиру была нараспашку. Николас заглянул в коридор
и вскрикнул. На линолеумном полу лежало неподвижное тело. Из-под задравшегося
халата торчали варикозные ноги, в безжизненно вывернутой руке был стиснут
стакан. Квартирная хозяйка!
Валя быстро прошла вперед, наклонилась. Присвистнула.
— Отрубилась не по-детски. Реанимировать бесполезно, до
завтра не прочухается. Эх, много я ей дала. Хватило бы двадцатки, на пиво.
А Рулет, похоже, не появлялся. Где его черти носят?
Проводили Сашу до подъезда (она жила через двор, в доме
напротив), поехали на Солянку. По дороге, чтобы не терять времени,
переговаривались по мобильному.
— Саша права, — размышлял вслух Фандорин.
— Загадка про Достоевского. «Феденька» — это, кончено,
он.
— «Му-му» опять же, — подхватила Валентина. —
Я кино смотрела. Там мужик один, глухонемой, собачку утопил, ее Му-му звали.
При знании нескольких иностранных языков, всяких
компьютерных штучек и китайско-корейских мордобойных премудростей фандоринская
секретарша была поразительно несведуща по части литературы. Из чтения признавала
только глянцевые журналы и цветные таблоиды.
— «Му-му» написал Тургенев. Эх ты, невежда.
Фандорин рассоединился, чтоб не мешала думать.
Схема дальнейших действий понемногу вырисовывалась.
Остановился у книжного супермаркета, купил компакт-диск
«Весь Достоевский», выпущенный издательством «Культуртрегер» — как раз то, что
нужно.
В офисе усадил Валю за компьютер, велел задать поиск по всем
текстам Достоевского на слова «Му-му», «Феденька», «пол-столько», «подниму».
Сам же решил заняться биографией классика. Дома, на литературоведческой полке,
стоял отличный двухтомник «Достоевский и его окружение». Ежедневная мука — урок
музыки — уже закончился, дочку из театрального кружка сегодня обещала привезти
жена, потом она до вечера уедет в редакцию. Значит, можно спокойно поработать.
Геля девочка самостоятельная. Сама поужинает, а потом будет сидеть у себя в
комнате, читать книжку или общаться со знакомыми по интернету. В последнее
время она стала какая-то непривычно тихая. Надо бы найти время, попробовать ее
разговорить. Но сначала ребус.
Однако дома Фандорина поджидал неприятный сюрприз.
Урок музыки, действительно, закончился, но преподаватель не
ушел — Алтын поила его чаем.
— Геля позвонила, попросилась в кино. Так что у меня
образовался лишний часок, — сказала она, как-то не очень обрадовавшись
появлению мужа.
Нике ужасно не понравилось, как ярко блестят ее глаза. А еще
он уловил запах духов, которые жена берегла для особенных случаев. Между
прочим, и «часок» давно уже миновал.
Делать нечего, пришлось поучаствовать в чаепитии, иначе
получилось бы неприлично.
— Слава так замечательно про музыку
рассказывает! — воскликнула Алтын с совершенно несвойственной ей
восторженностью. — Продолжайте, Слава, продолжайте!
«Слава»?
Лауреат мелодично позвякал ложечкой, размешивая
сахарозаменитель в парадной веджвудской чашке (подарок тети Синтии).
— Ах, ну даже не знаю, как это объяснить. Я такой
косноязычный, — звучным, но, на вкус Николаса, ужасно жеманным голосом
заговорила знаменитость. — Когда я играю, я словно умираю. Меня нет. Мозг,
тело, сердце — всё перестает существовать. Жизнь остается только здесь. —
Он встряхнул своими невозможно красивыми пальцами. — Но зато её очень
много, гораздо больше, чем во мне обычном. Понимаете, нет?
«Да, да!» — закивала Алтын, глядя на гения обожающими
глазами.
— Мои руки живут сами по себе. А я смотрю на них и
только диву даюсь. Черно-белая клавиатура, и над ней сами по себе летают две
руки. Вот здесь белые манжеты, а выше — чернота. Ничего не вижу, только две
руки, представляете? Это ни с чем не сравнимое чувство. Ну не странно ли?
Ощущаешь себя придатком к собственным конечностям. Они будто принадлежат не
мне, а какому-то иному существу. Наверное, Богу.
Похоже, Ростислав Беккер мог разглагольствовать о себе
любимом сколь угодно долго. Поразительно, но жене эта напыщенная болтовня
несомненно нравилась. На мужа она ни разу даже не взглянула.
Ну конечно, растравлял себе душу Ника. Идеальная пара:
красивая, волевая женщина с незаурядной практической сметкой и декоративный,
неприспособленный к жизни мужчина. Вроде меня, но только лучше: гораздо
декоративней и в тысячу раз талантливей.
— Простите, мне нужно поработать, — сказал он,
когда музыкант на секунду умолк.
Алтын рассеянно улыбнулась:
— Да-да, иди. Мы сейчас допьем чай, и я обещала завезти
Славу в консерваторию. У него шофер болеет.
Ника рассеянно взял с полки первый попавшийся том
Достоевского, открыл наугад. Вздрогнул.
«Чужая жена и муж под кроватью. Происшествие
необыкновенное», прочитал он заглавие произведения.
Из-за двери донесся заливистый смех Алтын.
Нет, здесь не сосредоточишься.
