Дальше был кошмар. — Ника содрогнулся от одного
воспоминания. — Тетя вообразила, что я маленький извращенец. Рассказала
маме. И меня отвели к детскому психиатру. Выслушав меня, врач сказал, что я
совершенно нормален и успокоил маму. Папа-то и так не особенно взволновался. Но
тетя Синтия до сих пор пребывает в убеждении, что я препорочнейшее существо,
только умело это скрываю… Вот вся история. Ничего стыднее и непристойнее со
мной в жизни не случалось…
Валя, мерзавка, захихикала.
— М-да. Детский сад, — резюмировал Морозов. —
Не знаю, Николай Александрович, что мне с вами и делать. Рукописи великого
писателя этот пустячок явно не стоит.
Не впечатлил рассказ и Валю.
— Да, шеф, скучно вы жизнь прожили. Эй ты, урод! Хочешь
я в довесок расскажу, как голосовала на дороге из Мехико в Акапулько и меня
подвез цирк лилипутов? У Достоевского такого не прочитаешь.
— Отстань, ошибка природы. Не мешай думать, —
сказал Филипп Борисович. Похоже, он замышлял какую-то новую каверзу — во всяком
случае, его бледный, почти безгубый рот все шире растягивался в пакостной
улыбочке. — Что же мне с вами, Фандорин, делать? — повторил он.
— Как что делать?! — взорвался Ника. — Я
выполнил ваше требование! Теперь вы должны объяснить, где спрятана вторая часть
рукописи! И «перстень Порфирия Петровича»!
— Сюжетец, который вы рассказали, очень слабенький. Еще
и перстень вам за него подавай! Даже не знаю, как с вами быть… — Морозов
хихикнул. — Ух, как глазами-то сверкает — прямо убил бы.
Николас и в самом деле сейчас ненавидел этого подлого психа
так, что, пожалуй, не возражал бы, если б Валя немедленно приступила к
осуществлению своей кровожадной угрозы насчет чечетки.
— С другой стороны, с паршивой овцы хоть шерсти
клок, — всё куражился достоевсковед. — Засчитаем и нравственные муки,
и английское воспитание. Однако на полноценный гонорар не рассчитывайте. Вот
чем я с вами расплачусь. — Глаза садиста заиграли веселыми
искорками. — Загадаю загадочку. Если раскумекаете — найдете рукопись. Не
хватит серого вещества — сами виноваты. Загадочка простенькая, для среднеразвитого
интеллекта. Ну как, годится?
— Давайте свою загадку, — угрюмо сказал Фандорин,
отлично понимая, что без выкрутасов сумасшедший всё равно ничего не скажет.
Взглянул на девушек. Валя была наготове — вынула из кармана
диктофон. Саша поднялась со стула, на ее личике застыло странное выражение: тут
были и надежда, и недоверие, и страх.
— Готовы? — Морозов подождал, пока Ника откроет
блокнот. — Сначала так:
И сказал ему Му-му:
«Столько я не подниму,
Не хватает самому.
Так что, Феденька, уволь-ка,
Хочешь, дам тебе пол-столько?
Но и только, но и только».
Не успев записать эту рифмованную белиберду, Николас в
тревоге посмотрел на Валю. Та кивком успокоила его: нормально, звук пишется.
— Потом посчитай его, — прикидывая что-то,
продолжил Филипп Борисович. — Потом… Голову отстегните. Показать надо.
Это противоречило инструкциям главного врача, но препираться
было не время.
Подойдя к кровати, Фандорин расстегнул ремень, стягивавший
лоб пациента, и поскорей отскочил — еще цапнет.
И правильно, что отскочил!
Вывернув шею, безумец вгрызся острыми желтыми зубами в
подушку, вытянул из нее перышко и дунул. Пока оно, крутясь, опускалось на пол,
Морозов попробовал высвободить руки — его пальцы отчаянно сжимались и
разжимались, хватаясь за простыню, и продолжалось это довольно долго. Наверное,
с полминуты.
Ника уже хотел кликнуть охранника, но тут филолог
угомонился. Еще какое-то время шевелил пальцами, но в остальном лежал довольно
смирно.
Однако вскоре затишье нарушилось.
— И наконец вот так! — крикнул Филипп Борисович,
опять рывком повернул голову, отхватил зубами с наволочки пуговицу и выплюнул
прямо в Нику.
— Спокойно, спокойно! — сказал тот, отодвигаясь
еще дальше. — Вы должны закончить вашу шараду.
— А всё уже, — мирным тоном сообщил ему
больной. — Теперь пускай Сашка подойдет.
— Саша, стойте, где стоите! Зачем вам Саша?
— Я ей ***** отжую! — диким голосом взревел
бесноватый. — Закусаю, залижу до смерти! Иди сюда, ***** ******! Ко мне
иди-и-и-и!!!
Бедная девочка с криком ужаса бросилась вон из палаты, а
доктор филологии, выгибая длинную жилистую шею, истошно завыл:
— У-у-у-у!
Сопровождаемый этим жутким воплем, Николас выбежал за Сашей.
6. FM
План действий был такой.
Первым делом ехать в Саввинский. Наведаться к Рулету — не
вернулся ли. Если вернулся, вытрясти из него начало рукописи (это брала на себя
Валя).
— Надо бы сдать его в милицию, ведь он совершил тяжкое
преступление, — сказал Николас, но его законопослушность поддержки у
девушек не нашла.
Саша робко спросила:
— А если он там про рукопись расскажет? Папа говорил,
про нее надо молчать, а то могут отобрать. Это ведь не кто-нибудь, а сам Федор
Михайлович…
Валя руководствовалась иными соображениями:
— Я бы ширяле нашему медаль дала за то, что он этого
урода по башке стукнул. Надо бы посильнее.
Обе были правы, каждая по-своему, поэтому Ника спорить не
стал.
— Если Рулета не застанем, просто завезем Сашу домой.
Потом мы с Валей поедем в офис и попробуем разобраться в этом, с позволения
сказать, ребусе.
— Чего там разбираться? — удивилась Валя. —
Псих над нами прикалывался, это ж ясно.
— Пожалуйста, не надо так про папу, — попросила
Саша. — Он не «урод» и не «псих». На самом деле он очень хороший. Именно
поэтому он и получился такой плохой. Это японец виноват, который синдром
придумал. Вы видели не моего папу, вы видели папу наоборот! Николай
Александрович, ну скажите ей!
— Да-да, — пробормотал Фандорин. На Сашу всё это
время он старался не смотреть — стыдно было, после своего публичного
стриптиза. — Вы поезжайте вдвоем на Валиной машине, а я следом.
— Я с ней не поеду, она на папу обзывается. Я с
вами! — объявила девочка и демонстративно отвернулась от розового
«альфа-ромео».
