— Желаю успеха, Николай Александрович Фандорин, —
сказала на прощанье Элеонора Ивановна с уже нескрываемым, хоть и мало понятным
ехидством.
Ника ехидство заметил, но списал на старушечьи причуды. К
тому же был озабочен сложной этической задачей: как бы не нарушить закон и в то
же время не обмануть доверие клиента.
Спускался по лестнице, вздыхал. Проблема казалась ему очень
трудной.
А между тем до столкновения с проблемой по-настоящему
трудной магистру истории оставалось максимум минуты три.
Во дворе люто палило солнце, согнав со скамеек всех
пенсионерок. Грязный голубь безнадежно тыкался клювом в пересохшую лужу, мимо
протащилась собака с высунутым языком, и лишь стайка девчушек самозабвенно
прыгала по расчерченному мелом асфальту. И жара им нипочем, а у кого-то вон
сердечный приступ, подумал Николас, заметив припаркованный неподалеку
реанимобиль.
Сел в свой раскаленный метрокэб, опустил стекла и включил
вентилятор на полную мощность, чтоб поскорее продуть кабину. При повороте ключа
ожил приемник. Это было «Автор-радио», новая станция, которая в перерывах между
сводками дорожного движения крутила авторскую песню.
Женский голос страстно и печально запел под гитару: «Ты
говоришь — она не стоит свеч — игра судьбы — темны ее сплетенья…».
Фандорин тронул с места.
Чтобы выехать в переулок, нужно было миновать арку. Попав из
ярко освещенного двора в эту темную зону, Ника на всякий случай замедлил ход,
потому что почти ничего не видел. И слишком поздно заметил, как от стены
отделилась узкая тень…
Нет, про отделившуюся от стены тень потом. Сначала нужно
закончить с Элеонорой Ивановной Моргуновой, чтоб больше уже не возвращаться к
этой неприятной во всех отношениях даме.
Про гостью Элеоноры Ивановны. А может, гостя. Или даже
Гостя.
Через пол этак часика после того как ушел бестолковый дылда,
в дверь 39-й квартиры позвонили.
Элеонора Ивановна долго не открывала, смотрела в глазок.
Свет, что ли, на лестнице перегорел — темно там было, ничего, не видно.
— Кто там? — наконец спросила она. — Я же
слышу, как вы шуршите. Отвечайте, не то в милицию позвоню.
Тоненький голосок ответил:
— Открой, Лялечка. Это я, Светуся. Моргунова от
неожиданности стукнулась лбом об дверь.
«Лялечкой» ее уже лет пятьдесят никто не называл. С тех пор,
как умерла Светуся, ее сестра, — утонула в озере. Никого Элеонора Ивановна
так не любила, как Светусю. Собственно, вообще с тех пор никого не любила.
И совершила потрясенная Лялечка невероятный поступок: сняла
цепочку и открыла дверь. Нашло на нее что-то такое, будто не в себе сделалась.
Ну в самом деле, не держать же Светусю на темной лестнице?
Кто-то вошел из темноты, и пахнуло забытым ароматом — духами
«Красная Москва», но ничего толком рассмотреть Моргунова не успела, потому что
проворная рука сдернула у нее с носа очки, а без очков Элеонора Ивановна почти
ничего не видела — семь диоптрий плюс глаукома.
Попятилась она, совершила два противоположно направленных
действия: глаза сощурила в щелочки (чтобы хоть что-то разглядеть), а рот,
наоборот, широко раскрыла (чтобы закричать).
Кое-что разглядела. И лицо непроизвольно сделало обратную
рокировку: рот захлопнулся, глаза же широко-широко распахнулись.
Это была не Светуся.
Светуся навсегда осталась двадцатидвухлетняя, с двумя
косами. А это была старуха в таком же, как у Элеоноры Ивановны, балахоне, с
такой же сумкой и в темных очках.
— Я пошутила. Я не Светуся. Я — Элеонора Ивановна
Моргунова.
В груди у старухи что-то хрустнуло, в глазах потемнело.
Неужели у меня такой противный, писклявый голос, мелькнуло в
голове у пораженной Элеоноры Ивановны. То есть, не у меня, а у… Но как?
Почему?!
Она допятилась до комнаты, чуть не споткнулась на пороге, но
устояла на ногах. Сделала еще несколько шагов и упала в кресло. На столике
стоял стакан с валокардиновыми каплями, всегда наготове. «Выпей, скорее выпей»,
подсказало судорожно бьющееся сердце. Но было не до капель — привидение вплыло
в комнату, село на стул в темном углу. И снова заговорило:
— Послушай, ты извини, что я Светусей представилась.
Нужно было, чтобы ты дверь открыла. Я ведь, хе-хе, не Дух Святой сквозь
дермантин просачиваться.
Моргунова встрепенулась.
— Я знаю, кто ты! — крикнула она дрожащим
голосом. — «Послушай, ты извини» — с этими словами к Ивану Карамазову
обращается черт в девятой главе четвертой части «Братьев Карамазовых». У меня
галлюцинация. Наверное, я упала в обморок, и ты мне мерещишься.
— Мне нравится, что мы с тобой прямо стали на
ты, — засмеялась галлюцинация, тем самым подтвердив догадку Элеоноры
Ивановны — уж это-то была дословная цитата из упомянутой главы.
У меня инсульт, вот что, подумала старуха. Всю жизнь
занималась Федором Михайловичем, ничего удивительного, что мне такое
привиделось.
Или это инфаркт? Как сердце болит!
— Что ты так удивилась? Ты же всегда знала, что этим
закончится, старая чертовка.
— Ничего я не знала, — с трудом просипела
Моргунова, которой с каждым мгновением делалось всё хуже.
— C'est charmant, «не знала». Всего Достоевского
наизусть выучила — и не знала? — Химера поднялась со стула, но не
приблизилась, осталась, где была. — Ты не волнуйся. Я, может быть, сейчас
уйду и дам тебе покой. Ты мне только ответь на парочку вопросов, и уйду.
Ей-богу, уйду. Хе-хе…
Под тихий, будто шипящий смех незваной гостьи… то есть
гостя… то есть Гостя Элеонора Ивановна потянулась дрожащей рукой за лекарством
и почувствовала: нет, не достать. Не хватит сил.
4. Фантастический мир
Ты говоришь: «Она не стоит свеч,
Игра судьбы. Темны ее сплетенья».
Но не бывает лишних встреч,
И неслучайны совпаденья.
«Автор-радио» успело пропеть одну строфу, прежде чем Николас
въехал в арку, полуослеп от темноты и проглядел, как от стены отделилась узкая
тень.
Тень покачнулась, всплеснула руками. Упала прямо под колеса.
Визг тормозов.
Панический удар сердца о грудную клетку. Удар грудью о руль.
Удар бампером в мягкое.
