Обвиненный угодил в губернскую тюрьму и в первую же ночь
чуть не был там убит уголовными. Во вторую ночь его уж точно бы извели, но, не
дожидаясь темноты, Порфирий Федорин перелез через стену и спрятался. До самого
приезда комиссии просидел в погребе у одной сочувствовавшей ему молодой особы,
рассказ о которой сейчас к делу не относится (это совсем иная, до
чрезвычайности грустная история, Бог с ней совсем — как-нибудь в другой раз).
В конце концов для нашего героя всё разрешилось
благополучно. Справедливость полностью восторжествовала. Губернатора и еще с
десяток чиновников увезли под конвоем в столицу на суд, а убийца-лекарь
перерезал себе горло. Этот Штубе, даром что с тех пор миновало полтора десятка
лет, и поныне иногда снился Порфирию Петровичу — таинственно глядел, улыбался,
помахивая окровавленной бритвой, а говорить ничего не говорил.
Шумная эта история карьере молодого юриста не
поспособствовала, скорее напротив. Быв переведен на новое место, с самыми
лестными аттестациями, он обнаружил вокруг себя всеобщую мнительность и опаску,
ибо слава поспела туда еще прежде его приезда. Какому же начальству понравится
чиновник, который чуть что в столицы пишет и комиссии призывает?
Долгими кропотливыми усилиями, тщанием и усердием Порфирий
Петрович одолел первоначальное против себя предубеждение, завоевал и уважение,
и приличествующее положение. А после одного прошлогоднего расследования, на
которое мы здесь опять-таки отвлекаться не станем, попал на заметку к высшему
начальству. Вне очереди пожалованный чином, был призван на ответственную
должность, следственным приставом одной из населеннейших частей столицы. Только
прибыл, не успел еще, как говорится, крылья расправить — и на тебе: ужасное
убийство, да еще из того разряда, который в следовательской среде называют
некрасивым словом «тупняк» или «топняк», по-разному выговаривают. При первом
звучании имеется в виду тупиковость расследования, при втором — что впору
топиться, всё одно истины не дознаешься.
Глава 4
Р.Р.Р.
Город, за день набравший полную каменную грудь зноя, теперь
выдыхал горячий воздух обратно, так что и ночью облегчения не предвиделось.
Надоедливое летнее солнце, совсем ненадолго убравшись на крыши, в самом
незамедлительном времени высунулось с другой стороны, однако Порфирий Петрович
не заметил рассвета, как перед тем не обратил внимания на наступление сумерек.
Он работал.
Сначала листал прихваченную из комода тетрадку и что-то из
нее копировал своим меленьким, истинно бисерным почерком. Потом, это еще
засветло, письмоводитель принес списанные в блокнот имена закладчиков и был
отправлен в новую рекогносцировку — опрашивать Лизавету обо всех знакомых
убитой. Пока Александр Григорьевич отсутствовал, пристав перенес имена на
маленькие бумажные квадратики, по человеку на карточку. Получилось немало,
четыре с лишком десятка. Когда вернулся Заметов, стопка увеличилась еще на пять
имен (знакомцев у покойной Алены Ивановны было мало: четверо деловых да один
священник).
Александр Григорьевич уселся в кресло и приготовился
наблюдать, как следственный пристав станет разгадывать тайну преступления, но
ничего особенно интересного не происходило. Надворный советник, переодевшийся в
стоптанные туфли и халат, всё сидел перед столом, шевелил губами да шелестел
карточками: то так разложит, то этак.
Посидел Заметов, посидел, не осмеливаясь препятствовать
мыслительной работе пристава разговорами, да и уснул. А Порфирий Петрович курил
папироску за папироской, ерошил редкие, легкие как пух волосы на темени,
тоскливо бормотал: «Вразуми Господи, подскажи. Пожалей болвана безмозглого».
Бумажки же так и летали из стопочки в стопочку слева направо, справа налево,
будто карты в пасьянсе.
Часу этак примерно в четвертом Александр Григорьевич
пробудился оттого, что надворный советник тряс его за плечо.
— Вставайте, батюшка, вставайте-с. Вот вам перо, вот
бумага. Пишите-с.
Письмоводитель, зевая, сел за стол.
— Что писать?
Он увидел, что карточки разложены по-новому, иначе чем
прежде, а на большом листе изображено подобие таблицы со многими графами,
незаполненными.
— Метода готова-с, — объяснил Порфирий Петрович,
потирая красные от бессонной ночи веки. — Вот сюда, в левую колоночку, все
имена перепишите, в столбик. Далее звание, род занятий, пол, возраст, размер
ссуды, заклад, срок возврата, адрес. Важнее всего две последние графы. Вот эта,
физическое состояние субъекта — в смысле, мог топором-то или нет. И вот эта:
есть или нет alibi на момент преступления. Наша с вами ближайшая работа — все
эти клеточки сведениями заполнить. Тогда список усохнет, съежится до нескольких
имен, вот увидите-с.
Окончательно проснувшись, Заметов задал вопрос, который не
давал ему покоя еще давеча, когда он наблюдал за размышлениями пристава и не
решался их прервать.
— Порфирий Петрович, ну а ежели убийца свой заклад
унес, чтоб имени нам не оставлять, тогда как?
— Не смею на сие и надеяться. Слишком было бы просто-с.
Вот видите-с? — Надворный советник достал из кармана тетрадку, взятую им
из комода процентщицы. — Шелудякова сюда все сведения записывала. У нее
тут всё честь по чести, с адресами, с именами-отчествами. Я сравнил с вашими
обертками. Всего пяти недостает-с. Эти пятеро у меня в стопочке самыми верхними
лежат-с. Однако излишне на сей счет не обнадеживаюсь. Проверим их, конечно, в
наипервейшую очередь, однако уверен, что злодей ухватил свертки наугад, прямо
сверху, горстью-с. Вы пишите, пишите. Сюда вот имя, отчество, фамилию, —
показал пристав еще раз.
Александр Григорьевич обмакнул перо, занес его над бумагою и
остановился.
— Не поместится. Мало места оставили. Даже если фамилию
с инициалами — все равно не поместится.
Пристав ужасно расстроился собственной оплошности.
— Не сообразил, виноват-с. Ай, досада какая! Битый час
таблицу по линеечке рисовал, все пальцы перепачкал, а про это не додумал-с!
Попричитав некоторое время таким манером, махнул рукой:
— Знаете что, голубчик мой, вы одними инициалами
обозначайте, тремя буковками. Да еще нумер каждому проставьте. Ничего, авось не
перепутаем-с. Я их всех уж наизусть успел выучить. Ну, пишите, а я пока кофею
сварю.
За кофеем Порфирий Петрович изучал таблицу, помечая
некоторые нумера карандашиком как наиболее обещающие. Так доскользил он
грифелем до 27-ой позиции, (это был студент, тому три дня заложивший копеечные
серебряные часы), не заинтересовался и двинулся было дальше, но вдруг дернулся
всем телом, подобрался и быстро-быстро захлопал глазами.
