— Гляжу — красное у ней в волосах, вот тут, —
показала Лизавета на свой перевязанный затылок. — «Алена Ивановна, говорю,
что это вы? Упали? Зашиблись?» На кортки присела, хотела помочь. Вдруг
шорохнуло сзади…
Она снова заплакала, но теперь одними лишь слезами, без
всхлипов. Надворный советник терпеливо ждал.
— Хочу обернуться, а не могу — страшно…
— Так и не обернулись? — тоже со страхом прошептал
Порфирий Петрович, но уж и сам знал, каков будет ответ.
— Не насмелилась.
— А потом удар, темнота, и очнулись в больнице. Так что
ли-с?
Пристав в сердцах хлопнул себя по колену и вскочил.
Свидетельница в испуге смотрела на него снизу вверх. Робко
кивнула.
— Виновата, батюшка…
— Пустое-с! Всё пустое-с! — с тоскою приговаривал
надворный советник, поднимаясь по лестнице большого мрачного дома, выходившего
одной стороною на Екатерингофский проспект, а другой на канаву. — А
главное, так и чувствовал, что никакой потачки в этом деле мне не будет-с.
Интуиция-с. Знаете такое слово?
— От латинского intuitio, что означает «постижение
истины, неопосредованное логикой», — блеснул Заметов, показывавший
дорогу. — Вот здесь, в третьем этаже ремонт, маляры работают. А в
четвертом одна квартира пустая, в ней чиновник Люфт проживал, на прошлой неделе
съехал, так что на площадке Шелудяковы остались одни.
— И про это он, вероятно, знал-с.
Порфирий Петрович остановился перед приоткрытой дверью,
из-за которой доносились голоса.
— Кто «он», ваше высокоблагородие? — не понял
письмоводитель.
— Преступник-с. И про съехавшего немца, и про Лизавету
с ее «семым часом». Про захворавшую куму единственно-с лишь не знал. Хоть это
обнадеживает, всё-таки не вездесущий сатана, а тленный человек-с.
Вздохнув, надворный советник нажал медную кнопку звонка.
Колокольчик, в самом деле, как и говорила свидетельница, издал какой-то
брякающий, надтреснутый звук.
Не дожидаясь отклика, вошли.
В квартире, невзирая на поздний час, было светло — июльское
солнце еще не спустилось за крыши.
— А-а, привели? — оглянулся на письмоводителя
квартальный надзиратель, седоусый капитан с добродушным лицом в мелких красных
прожилках. — Что-то долгонько вы, Порфирий Петрович.
Коротко и как бы рассеянно объяснив причину задержки,
следственный пристав быстро завертел во все стороны своею замечательно круглой
головою. На лежавший у стола труп пока нарочно не смотрел — приглядывался к
обстановке, впрочем, нисколько не примечательной.
Небольшая комната с желтыми обоями, геранями и кисейными
занавесками на окнах. Мебель, вся очень старая и из желтого дерева, состояла из
дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы
перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев по стенам да двух-трех
грошовых картинок в желтых рамках, изображавших немецких барышень с птицами в
руках, — вот и вся мебель. В углу перед небольшим образом горела лампада.
Все было очень чисто: и мебель, и полы были оттерты под лоск; все блестело. Ни
пылинки нельзя было найти во всей квартире. «Это у злых и старых вдовиц бывает
такая чистота», — отметил про себя надворный советник и с любопытством
покосился на ситцевую занавеску перед дверью во вторую, крошечную комнатку, где
виднелись постель и комод. Вся квартира состояла из этих двух комнат.
— Спальня? Так-так-с, — промурлыкал сам себе
Порфирий Петрович, заглянув в соседнее помещение.
То была крошечная комната с огромным киотом образов. У другой
стены стояла большая постель, весьма чистая, с шелковым, наборным из лоскутков,
ватным одеялом. У третьей стены был комод с выдвинутыми и отчасти даже
вывернутыми ящиками. Из-под кровати торчал раскрытый сундук, вкруг которого на
полу валялись какие-то сверточки и кулечки. Порфирий Петрович поднял один,
прочел надпись на бумажке «7 июня, студ. Линчуков, 3 р. 25 к., 1 мес».
— Это она заклады сюда складывала, — пояснил
надзиратель Никодим Фомич. — Целая бухгалтерия. Видите — число, имя
закладчика, сумма, срок.
Пристав покивал, пошарил по ящикам комода под бельем и
достал оттуда изрядный пук кредиток, перетянутый красненькой лентой. Покачал на
руке, передал квартальному.
— Пересчитайте-с. — И продолжил поиск.
Просмотрел какие-то бумажки, извлек потрепанную тетрадку и с
чрезвычайным вниманием в нее уткнулся.
— Три тысячи сто двадцать пять рублей, — доложил
Никодим Фомич. — Не нашел, видно. И из сундука лишь немного прихватил, с
самого сверху. Там в сверточках не только дрянь. Золото есть, прочие ценные
вещички. Спугнули его, что ли? Лизаветиного прихода напугался? Запросто мог бы,
после сестры-то, сюда вернуться и остальное добрать.
— Загадка-с, — признал Порфирий Петрович, суя
тетрадку в карман и все вертя головой по сторонам. — Что орудие убийства?
Закончив осмотр, наконец, подошел к мертвому телу.
Старуха лежала в точности, как описал Заметов: ничком,
выворотив одну выброшенную руку. Открытый глаз мерцал стеклянным блеском. Крови
на затылке было немного, она запеклась под жиденькой, скрученной в баранку седой
косичкой.
Надворный советник набрал полную грудь воздуха и
зажмурившись полез пальцами в рану. Лицо его сделалось бледным, однако руку
Порфирий Петрович убрал нескоро.
— Прямоугольный пролом… Вершка полтора на три
четверти… — сообщал он, с каждым мгновением все больше бледнея. На лбу
выступили капли. — Пожалуй, обух небольшого топорика… Удивительной силы
удар. Как это Лизавете свезло?
Наконец выпростал пальцы, мельком поглядел на них и
покривился.
— Эй, умыться его высокоблагородию, — велел
квартальный одному из солдат (полицейских в квартире кроме начальника было еще
четыре человека).
Тщательно выполоскав загрязнившуюся руку в тазике и чистя
специальной щеточкой ногти, надворный советник резюмировал:
— Удобнейшая вещь для убийства — топорик. Под мышкой какую-нибудь
петельку или лямочку соорудил, подвесил, и под одеждою не видно-с. А выхватить
можно в секунду.
Он показал, как можно выхватить из-под мышки топор и ударить
сверху вниз.
— По макушке, — задумчиво протянул Порфирий
Петрович. — Сзади-с. Отсюда что следует?
— Что? — спросил капитан.
