– Дай одну, дай одну... – заныли все.
Солдат, глядя разными глазами в разные стороны, тщательно убрал гильзы в обойму, обойму в приклад и пистолет в кобуру.
– А ты? – спросил он меня.
– А он ничего, – хихикнул кто-то.
– Тогда пошел отсюда... – и солдат выругался.
Я протянул ему свои потные двадцать копеек и пятачок.
Солдат осклабился и взял монеты у меня из рук своими жесткими пальцами – одну за другой.
– Кто еще? – спросил он. Все молчали.
После этого случилась странная вещь. Он поднял ногу и носком огромного сапога легонько ткнул меня в бедро. И мы в ту же секунду очутились на улице – все пятеро или шестеро.
Было очень обидно. Но все-таки наслаждение от того, что мы увидели, было так огромно, что никто не сказал о солдате ни одного слова. Все говорили о другом.
– Пятьдесят метров прицельного боя, – сказал Колупай не очень понятную фразу.
– А не прицельного? – спросил я.
– А не прицельного... – задумался Колупай. – Ну, метров двести, скорее всего.
Потом все повернулись и стали смотреть на Сурена.
– Сурен, ты рубль принес? – сурово спросил Колупай.
* * *
В следующий раз пистолет держал Сурен. Это стоило ему два рубля за двенадцать секунд.
Потом мы сложились по пятьдесят копеек вместе, и держали пистолет втроем или вчетвером.
С каждым разом солдат становился все грубее.
– Так, хватит, – сказал солдат на третий или четвертый раз. – Мне ваши копейки... – и он опять выругался. – Воруете у мамок, щенки. Давайте так. Или значки. Или червонец (десять рублей). Мне вообще-то значки больше нужны. Вот такие, как он принес, – он кивнул на Хромого. – Или... чтоб я вас больше не видел.
И он опять пнул сапогом, и мы вылетели наружу.
– Что я ему, украду, что ли... – плаксиво сказал Колупай.
И мы затихли. Власть оружия была так велика, что солдат не казался нам ни злобным, ни жадным. Он брал справедливую мзду за свой риск и за нестерпимое счастье обладать настоящим оружием.
Если бы кто-то из нас решился рассказать об этом родителям – солдату было бы очень плохо.
Но никто не рассказал.
У нас просто не было денег... Наверное, к нашему счастью.
Через два дня Сурен вышел во двор довольно-таки побитый и несчастный. Свои два рубля он тогда украл. Солдат оказался прав. Сурена не стали жалеть. Все стали просить Хромого обменять значки.
Коллекция Хромого была действительно велика. Тогда значки собирали разные – города-герои, спортобщества, страны, фестивали и так далее.
Хромой собирал вместе с отцом.
Он отказался.
Колупай так страшно хотел еще раз подержать пистолет, что начал мучить Хромого морально и физически: он его щелкал по голове, изображал его походку, плевал ему прямо под ноги и вообще вел себя плохо. Хромой молчал и терпел.
Наконец кто-то где-то достал старый-старый гвардейский значок, совершенно исцарапанный и измятый. Эмаль от него отскоблилась, булавки не было, и кто-то умудрился даже слегка его изогнуть.
Мы пришли к будке и стали стоять.
Когда наступил мертвый час, солдат вышел и сразу понял, что мы принесли не то.
Посмотрев гвардейский значок, он молча отдал его обратно. И мы поняли, что это все.
– Вы сюда больше не ходите, – сказал он. – А то застрелю.
Солдат, конечно, пошутил.
Я потом понял, что рядом с их штабом было общежитие телефонного техникума, там жили одни девчонки, и по ночам и вечерам эти солдаты могли с этими девчонками через забор
общаться, разговаривать и, может, даже ходить в гости... Да и увольнительные в то суровое время существовали. Всякие танцы. Всякие кино. Так что наши значки были солдату действительно очень нужны. Но все это я понял потом.
А тогда мы бежали так быстро, что все у меня мелькало перед глазами, и когда я взлетел на шестой этаж, позвонил в дверь длинным-длинным звонком и рухнул прямо на пол в коридоре, и мама спросила меня: «Что? Что? Ну говори скорее...» – ничего я не мог ей ответить. У меня стучало сердце.
А когда в пятый день каникул мы с Колупаем вышли из нашего двора, мы вдруг увидели этого солдата.
Он стоял у будки и звал нас.
Но мы к нему не подошли. Помотали головой. Нет, мол, извини. Пока. И пошли себе дальше по Большевистской.
А он остался стоять – растерянный и грустный. Поговорить, наверное, хотел.
Плохой солдат...
ФУТБОЛ
– Ну разве это называется футбол! – не раз говорил мне Сурен. – Это вообще издевательство! Ворота поставить нельзя, сплошной голый асфальт! Ходят люди – туда-сюда, туда-сюда... Слушай, Лева, иду в атаку, отдаю тебе пас, ты заносишь ногу для кинжального удара... Бац! Прохожий. Или прохожая (женского пола). Ты попадаешь в него (в нее) мячом. Гола нет. Игры нет. Неприятность есть. Вторая проблема – пыль. Ты меня слушаешь, Лева? Футбол – это игра здоровых людей. Это чистый воздух. Это трава. Ну в крайнем случае грунт. Но не асфальт! Асфальт – это страшная пыль... Это кашель... Это одышка... Это растяжение связок... Это перелом ноги... Это перелом руки...
– Это печень! Это почки! Это желудок! – закричал я. – Ну хватит, Сурен! Что ты заладил одно и то же!..
– Но есть еще третья проблема, Лева! – сказал Сурен после некоторой паузы. – У нас совершенно не растет мастерство!
– То есть как? – обиделся я. – У меня, например, очень даже растет мастерство.
– Это тебе кажется, – снисходительно улыбнулся Сурен, – нам всем так кажется. Мы же играем на пятачке. У нас сплошная обводка. Мы топчемся на месте, как дрессированные слоны. А в футболе нужно бегать! Нужно совершать рывки... Нужно выходить на свободную позицию. Нужно делать диагональные и поперечные пасы. Представь себе, что ты рывком освободился от опекуна и вышел на свободную позицию. Каковы твои действия?
– Каковы мои действия?
– Ты подал мне знак! – торжествующе поднял палец Сурен, как он это делал всегда в минуты неподдельного волнения. – Подготовился к приему мяча! Я отдал тебе сильный диагональный пас!.. И что дальше я вижу?
– Что дальше ты видишь?
– Что мяч улетел в огород! – Сурен заходил от волнения вокруг меня нервными шагами. – Так продолжаться не может... Лева, мы должны найти какой-то выход.
Никаких огородов в нашем дворе конечно никогда не бывало. Да и быть не могло. Поскольку огороды – вещь, как известно, частная. Или личная. А земля во дворе не личная, а общественная. Или государственная.
Однако палисадники у нас бывали. Кусты. Ну в крайнем случае какие-то подозрительные грядки, на которых наши старушки умудрялись высаживать петрушку или укроп. Вот их-то и имел в виду Сурен, когда произносил свое обвинительное заключение в адрес нашего мастерства, которое совершенно не росло и не думало расти. В отличие от петрушки и укропа.
