Папа подошел к нему, сел и положил ему руку на голову.
– Ладно, Юра. Кончай! – сказал он. – Не обижайся на ребенка. Ну увидел милиционера. Он же маленький.
– Сима, – сказал дядя Юра каким-то незнакомым, высоким голосом. – Сима, мне осталась неделя!
– Я знаю, – ответил папа.
* * *
Так кончилась наша семейная тайна.
Но история про дядю Юру и тетю Розу на этом не кончилась. Через год, как раз в апреле, когда у дяди Юры наконец все устроилось и с работой, и вообще – нас всей семьей пригласили на дяди Юрин день рождения.
У порога нас встретил собачий лай. Этот лай отдаленно напоминал мне мяуканье.
– Ой, не наступите! – весело кричала тетя Роза. – Не наступите, а то он обидится и будет весь вечер лаять, покоя не даст.
Карликовая китайская собака с уморительно злым носом, крошечными глазами-пуговками и яростно открытой пастью
перекочевала на огромные руки дяди Юры. Дядя Юра ласково прижал ее к своей груди и сказал:
– Ну вот, знакомьтесь. Наша новая собака. Лайма.
Ананасов на столе не было ни одного. Но сколько же было салатов!
В общем, я ел, ел, ел эти салаты и никак не мог остановиться.
– Как из голодного края, – неодобрительно смотрели в мою сторону родители.
– Да отстаньте вы! – хохотала тетя Роза. – Пусть ребенок наконец поест.
Наконец я наелся. Но ходить я уже не мог. Меня отнесли в Ларискину комнату и положили на маленький диванчик. Вся комната от пола до потолка была заставлена аквариумами. По моей просьбе в комнате выключили свет, и я увидел фантастическую картину: стаи диких меченосцев, пузатых золотых рыбок, серебристых гуппий кружились почти что вокруг меня в невероятном танце.
Неожиданно в комнату вошел дядя Юра и сел рядом.
– Ну как, нравится? – как всегда усмехаясь сквозь колючий взгляд, спросил он своим скрипучим голосом.
– Ага, – сказал я.
– Рыбы хорошие. И не врут, – грустно добавил дядя Юра. – Ты на меня не обижаешься?
– За что? – спросил я.
Дядя Юра долго и тяжело молчал, а потом закурил.
– Так... – наконец проронил он. – Вдруг обижаешься. Ну пока, – и он прикрыл за собой дверь.
Гульба в большой комнате между тем приобрела какой-то невероятный характер. Там танцевали под пластинку, кричали, пели – все одновременно – и, по-моему, били посуду...
– Марин, только, пожалуйста, больше не рассказывай мне свою историю про пионерский лагерь, я тебя прошу! – хохоча, кричала тетя Роза.
– Не буду! – кричала мама сквозь шум. – Давай лучше споем!
– Хасбулат удалой! – кричала тетя Роза.
После непродолжительного молчания гости запели...
Мне надоело сидеть с рыбками и я вышел к гостям. Петь-то я тоже любил....
Сняв пиджак и засучив рукава, с красными щеками сидел мой папа. Он пел, обнимая одной рукой маму, а другой дядю Юру:
– Ты уж стар, ты уж сед,
Бедна сакля твоя!..
...Долго и поздно ехали мы обратно. Автобус трясся и волочился по московским улицам.
Меня так замучила эта езда, что я сплоховал и по дороге к дому, когда оставалось уже чуть-чуть, меня вырвало.
А мама отбивалась от папы, который лез к ней, не замечая, что происходит с его любимым сыном:
– Марин, обними меня! Ну я тебя прошу!
Мне было стыдно и за себя, и за папу, и потом, уже дома, лежа на кровати, я бил кулаком в стену и шептал:
– Ну папка! Ну папка!
Своего отца я видел пьяным в тот вечер в первый и последний раз в жизни.
Наутро мама сказала нам:
– Слабы вы, мужики, у меня! Так гулять, как дядя Юра, это надо другое здоровье.
И мы с папой смущенно посмотрели друг на друга...
Кстати, именно в этот день соседка с первого этажа Маруся Ивановна, которая когда-то была у меня нянькой и с которой я спорил, как сажать лук в банку – головой вниз или головой вверх, – сказала мне как бы между прочим во дворе:
– Ну что, ваш досрочно-условно освобожденный-то? Устроился или нет?
И я спокойно ей ответил:
– Да вы что, Маруся Ивановна! У него же руки золотые! Он вообще нигде не пропадет!
Так что вы не думайте, что соседи в нашем дворе про дядю Юру ничего не знали. Знали еще как. Но молчали.
– Другое время, что ты хочешь, – сказал папа маме однажды по этому поводу.
И был прав.
С тех пор мы довольно часто ездили в гости к тете Розе. А также к дяде Юре, Лариске и их собаке Лайме.
ДОМ КУЛЬТУРЫ ПАВЛИКА МОРОЗОВА
Мама очень хотела, чтобы я ходил в дом культуры Павлика Морозова.
Ей нравилось само место – старинный особняк с колоннами. Чисто, светло. И красиво. На белых дверях тяжелые ручки под бронзу. Мама чуть-чуть приоткрывала эти огромные, в два человеческих роста, двери – чтобы образовалась маленькая щелочка. Мы стояли в коридоре и смотрели на то, что происходит внутри.
Больше всего маме понравился хор.
– Ну давай, давай, – подтолкнула она меня в плечо.
Я сделал шаг...
– Ты куда? – спросила меня женщина в черном платье сухо, но не строго.
Тут вышла мама.
– Понимаете, – произнесла она с выражением, мечтательно глядя куда-то под своды высокого потолка, – вы нас, ради бога, извините, мы опоздали к набору в этом году, ребенок болел...
– А у нас набора в этом году не было, – просто сказала женщина в черном платье.
– Да? – растерялась мама.
Хор тихо зашушукался, переминаясь с ноги на ногу.
Женщине надоело разговаривать.
– Ну иди сюда, – сказала она. – Встань.
Хор потеснился, давая место на узкой скамеечке. Во втором ряду стояли в основном девочки. Мальчиков было раз-два и обчелся. Горящие щеки, челки, косы, кружева и шелковые банты плотно окружали меня. Было трудно дышать, но я все-таки дышал. Отсюда, из хора, мир казался гораздо более осмысленным. Там, где-то внизу, переговаривались мама
и женщина в черном платье. В окно ласково тянулись ветки дерева.
– Ну ладно... Отдых окончен! – недовольным звонким голосом сказала женщина. – С того же места... Си-си, фа-а-а!..
Она взмахнула рукой, и я оказался в центре звука. Как будто меня посадили в рояль. Ощущение было страшное и великолепное. Я попробовал открыть рот (просто так, за компанию) и тут же вспотел.
Моего собственного голоса почти не было слышно, а то, что удавалось расслышать в оглушающем звоне и радужных блестках, меня совсем не устраивало. Это был голос безнадежно больного, зачем-то попавшего в рай. На бал ангелов. Девчонки успевали петь и коситься смешливыми узкими глазами.
