– Есть у меня одно место, – загадочно сказал я. На самом деле, я совершенно не представлял себе, где можно спрятать такую ценную вещь. Весь двор был как на ладони. Спрячешь что-нибудь – сразу украдут.
– Может быть, может быть... – опять задумчиво сказал Сурен.
Кто-то вошел в подъезд, и мы вздрогнули, как будто застигнутые на месте преступления.
– Что-то я есть очень хочу, – сказал Сурен. – Встречаемся в сквере. Фонарь не забудь.
* * *
Поздно вечером седьмого ноября мы сидели с мамой на кухне.
Папа дежурил на фабрике – по праздничным дням у них вечно устраивали эти дурацкие дежурства.
Мама слушала по радио революционные песни, резала капусту и подпевала. А я сидел и глядел в окно.
Руки и ноги вдруг стали ватными, вялыми. В кухне было душно, потому что мама включила все горелки на плите, и я почувствовал, что хочу спать.
И тут меня подбросило со стула. Вся мебель на кухне как будто крупно вздрогнула.
За окном кто-то завизжал, а мама выронила нож.
– Лева! Лева! – сказала мама.
Схватила меня на руки и бросилась вон из квартиры, по-моему, даже не заперев дверь.
Мама давно не носила меня на руках, потому что я был уже здоровый малый. Я крутил головой, пытаясь вытряхнуть из
ушей звон – руки и ноги мои бессильно болтались, а мама тащила меня вниз по лестнице, торопливо целуя и почему-то шепча:
– Салют, салют...
И в этот момент грохнуло еще раз. Мы с мамой даже как-то пошатнулись.
Я вырвался, схватил маму за руку, и мы побежали вместе, прыгая через ступеньки, а она то и дело теряла тапочки, которые даже и не подумала заменить на туфли.
Я очень хорошо это запомнил, потому что пока мы перебегали через трамвайные пути, меня окончательно оглушило, и в ярком, ослепительном свете я вдруг увидел свою маму – какой она была в тот вечер.
Одной рукой она придерживала накинутый на плечи плащ, другой крепко держала меня. И улыбалась, глядя в небо.
Мы нырнули в темноту, которая после салюта стала совсем черной – в наш сквер. И, почти ослепшие, добежали наконец до того места, где стояли пушки.
Пушки тускло блестели во тьме. Свернутый брезент валялся рядом. Давешний офицер что-то кричал солдатам, чтобы они его расслышали. И махал рукой. Беспрерывно махал рукой.
Народу в сквере было полно. Все вокруг становилось то белым, то красным, то зеленым. Мы задирали головы, и над нами плавно кружились искуственные звезды. Мы сразу оглохли. У меня болели уши, и я закрывал их ладонями, и от каждого толчка в голове становилось все шумнее. Я таращил глаза и крепко держался за маму, чтобы совсем не сойти с ума от
этих толчков. Каждый выстрел становился все тише и тише. Кто-то рядом целовался. Кто-то пил водку, прямо здесь, в сквере. Милиционер ходил кругами и смотрел за порядком.
Хотя какой тут мог быть порядок?
* * *
А потом мы медленно и устало побрели домой.
Когда мы вошли в квартиру, я вдруг увидел на мамином лице и на халате большие черные хлопья. Как от сажи.
– Мама, ты грязная! – заорал я.
Она посмотрела в зеркало, и засмеялась, и провела по лицу ладонью.
– Ничего, – сказала она тихо, почти неслышно. – Это от салюта. Вот что от него остается.
Я подошел к окну. Во дворе я увидел Женьку Хромого. Он стоял с фонариком и светил себе под ноги. Получалось, что в темном дворе дрожит и светится маленькое пятно.
Я открыл окно и закричал:
– Женька! Оно не здесь падает! В других дворах! Дальше!
Но он не поднял голову и не посмотрел на меня.
Мама принесла мне фонарик.
– Ну, ты идешь? – спросила она. – Или все-таки останешься дома? Пожалуйста, только недолго. Пожалуйста.
Я смотрел на фонарик и не понимал, что происходит. Мне совершенно не хотелось никуда идти. Но и признаться в этом я не мог. Никак не мог.
Когда я вышел во двор, Женьки уже не было.
«Что же делать? – подумал я. – Может, обратно домой пойти?»
Ноги сами перенесли меня через улицу Трехгорный вал. В сквере было по-прежнему людно. Какие-то личности ходили между кустов с фонариками и что-то искали.
На земле валялись, выхваченные слабыми неровными лучами, какие-то бутылки, стаканчики из-под мороженого, пустые пачки от сигарет, окурки.
– Нашел! – крикнул кто-то. И мы сразу подбежали к нему.
Он держал в руке что-то бесформенное.
– Горячо! – радостно сообщил он. – Горячо же, елы-палы!
Мне почему-то хотелось плакать. Я устал искать неизвестно что.
Во дворе стоял Колупаев и ждал меня.
– Оно не здесь падает, – сказал он сурово. – В другие дворы. Дальше. Там уже ребята целые кучи насобирали. Нам, как всегда, кукиш с маслом.
– А что падает-то? – досадливо спросил я. – Ты хоть видел?
– Не знаю, – пожал плечами Колупаев. – Темно же. Да вроде ракет. Только воняют.
Мы залезли на столик для домино, врытый в землю рядом с песочницей. Он был старый и немного покачивался.
Мы стояли и смотрели на небо.
В небе стреляли одиночными ракетами. Небо было светлое и чистое, как днем. Горела красная звезда на высотке у метро.
– Праздник, на фиг! – сказал Колупаев непонятно. – И дождь, на фиг, кончился.
– Пошли домой, – попросил я.
Но мы никуда не пошли. Мы включили фонарики и еще долго ходили по двору.
Пока свет фонариков окончательно не ослаб.
ГАРАЖ
У отца Сереги-маленького, который жил в нашем доме на девятом, последнем этаже, был во дворе гараж. Гараж с машиной был тогда настоящим богатством. (Гараж этот до сих пор сохранился, я недавно проверял, только он уже немного покосился, ворота почти на треть ушли в землю, и машину в нем держать, скорее всего, нельзя.)
Вот чего я, к огромному сожалению, не помню (а врать не хочу) – это какой марки была машина у отца Сереги-маленького. Скорее всего, это был «Москвич»-400.
Он выходил из подъезда всегда со связкой ключей в руке. Это был маленький сухой мужчина, в шоферской куртке, с темной кожей лица и железными вставными зубами. Медленно пересекал наш двор, открывал замок, снимал засов. Затем он заходил в гараж и доставал оттуда, как мне казалось, всякую разную рухлядь – брезент, старые газеты, тряпки. Расстилал все это перед машиной. Затем он снимал спецовку или старую куртку и аккуратно стелил сверху, подкладкой вверх. Затем выводил машину – ровно настолько, чтобы она наполовину заезжала на брезент, на старые газеты и тряпки, расстеленные на асфальте. И осторожными движениями заползал под машину, вместе с маленькой кожаной сумкой и китайским фонариком.
