И верно, на улице стало совсем темно.
– Завтра на работу, – грустно сказал папа и пошел на кухню. И я вместе с ним.
* * *
Мама сказала:
– Сима, а к Куниным мы идем или нет? Я что-то не пойму.
Папа вытер рот салфеткой и сказал:
– А как же. Новый год, он как бы раз в году. Только знаешь, сначала я немного посплю.
Я доел праздничный салат и отправился в большую комнату.
Папа спал, накрыв голову подушкой.
Мама сидела на стуле и смотрела на него.
Я сел рядом с ней и тоже стал смотреть.
К Куниным в тот день мы так и не пошли.
САЛЮТ
Однажды кто-то сказал, что в нашем сквере на улице Трехгорный вал будут ставить пушки для салюта.
Эту новость принес Хромой. Обычно он ходил медленно, а в этот раз почти летел, торопливо волоча свой огромный черный ботинок.
– К седьмому ноября будут для салюта пушки ставить. Я точно узнал, – сказал он и уставился на меня.
– Ну, молодец, что узнал, – сказал я спокойно, чтобы не обижать Хромого. – Теперь что мы должны делать? Плясать?
Хромой обиженно отвернулся.
* * *
– Мама! – крикнул я с порога. – От салюта что-нибудь вообще остается?
– В каком смысле? – спросила мама и подняла голову от тетрадок.
– Ну в каком-каком... Когда заряды, когда салют... Понимаешь ты или нет? От них что-нибудь остается?
– Ну... да, – очень неуверенно сказала мама. – Конечно. Должно оставаться. Эти, как их... гильзы. Железные и пустые.
– Эх ты! – с вызовом сказал я. – А еще в аспирантуру собралась поступать! Диссертацию защищать по каким-то там... искусственным волокнам! Гильзы же на земле остаются! А стреляют зарядами! Неужели ты даже этого не знаешь?
– У папы спроси! – сказала мама, внимательно посмотрев на меня, и опять углубилась в свои тетрадки.
Дома у меня была книжка про оружие. Это была самая лучшая книжка в моей библиотеке, правда, обложка давно оторвалась и потерялась безвозвратно. Поэтому авторов я не помню. В ней были такие главы: про арбалеты, про гладкоствольные мушкеты, про наганы, про винтовку Мосина образца 1895 года, про автомат Калашникова, про автоматические карабины. В ней были разные потрясающие рисунки. Но в ней ни слова не было про салюты.
Я внимательно на всякий случай пролистал книжку три раза (хотя и так знал ее почти наизусть) и стал ждать папу с работы.
* * *
Когда пришел с работы папа, он тоже не смог ответить – что остается от салюта?
– Пшик остается! – насмешливо и коротко сказал он и пошел ужинать.
– Сам ты пшик! – закричал я. – Ну и иди, ешь свою жареную колбасу! Жареный колбасник!
– Лева, ты что, рехнулся совсем? – испугалась мама. – Что с тобой вообще происходит? Может, ты болен?
– Я-то здоров! Со мной-то все в порядке! А он, кроме колбасы, ничего знать не хочет! – продолжал неистовствовать я.
– Так! – сказал папа и крепкой рукой усадил меня на стул напротив себя. – Ну-ка успокойся.
Я долго молчал и быстро ел жареную колбасу, которую незаметно поставила передо мною мама. Я ел не потому, что был голоден, а так, чтобы чуть-чуть успокоиться.
– Почему вы ничего не знаете? – чуть-чуть успокоившись, спросил я. – Мама вот пишет диссертацию. Ты вообще директор фабрики. Кто-нибудь из вас может узнать, остается что-то от салюта или нет?
Родители переглянулись.
– Что случилось-то, можешь наконец объяснить? – сердито сказала мама.
Папа молча пошел звонить.
Сначала он позвонил дяде Мише Менделевичу, своему однокласснику.
– Миш! – сказал он. – Это я, привет... Ну ты как? Я вообще-то нормально. Да ничего не случилось. Слушай, а ты не помнишь случайно, когда в сорок девятом, не то в сорок седьмом у нас на Самотеке пушки для салюта ставили... Да-да, еще твоя бабушка оглохла потом на три дня... Да-да, мы ходили тогда с Танькой и с Людмилой Ивановой... Слушай, к чему эти подробности? Разговор идет не об этом. Я вот хочу тебя спросить, ты не помнишь, что потом от этих выстрелов... Ну да. Что остается потом? Какие-то там штуки на земле валялись. Даже говорили, какой-то дом вроде загорелся случайно... Не помнишь? Ничего не помнишь? Да, давно это было. Жаль. Очень жаль. Зачем мне? Да, честно говоря, не знаю, так, ерунда всякая... Ну... Левка пристал. Очень хочет знать, что остается от салюта. Ну все, пока. Пока, не буду отрывать.
Потом папа повернулся ко мне и сказал:
– Не помнит он. Всякую ерунду помнит, а это не помнит. Вот балда.
– Спасибо, пап, – сказал я. Честно говоря, мне было немного перед ним стыдно. – Извини за это... за беспокойство. Только ты еще кому-нибудь позвони. А? Так, на всякий случай.
– Слушай, ну зачем тебе это надо? – взорвалась мама. – Объясни.
– Он не может объяснить. Надо и все, – грустно сказал папа. – У меня тоже так было, но уже давно. Сейчас. Попробую еще позвонить.
Он набрал какой-то номер и сказал в трубку:
– Михал Иваныча можно? Михал Иваныч, это Левин. Да нет, ничего не случилось. Михал Иваныч, вы когда-то мне говорили, что в артиллерии служили... Нет? Извините. Я просто хотел узнать.... Вы не знаете, что остается от салюта? Зачем? Да вот, говорят, у нас пушки в сквере будут ставить, на 7 ноября. Общественность волнуется, как бы дом не загорелся. Соседи, в смысле. Ну, там заряды всякие начнут падать. Нет? Не в курсе? Ну извините... Пока. До завтра. Вернее, да, до послезавтра.
– Человек на больничном, – виновато сказал папа. – А я его с салютом дергаю. Знаешь, как неприятно, когда начальник домой звонит? Микроинфаркт можно получить. Извини, Лева, – взмолился он, – я больше не знаю, кому еще звонить. Просто башка уже не варит. Я и так целый день на телефоне вишу. Да еще вопрос такой... сложный. Так сразу и не сообразишь. Пусть мама теперь попробует.
Папа прилег на диван и положил локоть под голову.
– Да! – саркастически сказала мама. – Мама у вас по всем вопросам специалист. По всем отраслям знаний, так сказать. А я вот думаю, что военное дело – это чисто мужская специальность. Эх вы... артиллеристы.
Мама села к телефону, открыла записную книжку и стала листать.
– Так! – сказала она. – Вот кто все расскажет про салют.
У меня даже замерло сердце от хорошего предчувствия.
– Константин Иваныч? – спросила мама ласковым и звонким голосом. – Да, это я. Собственной персоной. Как вы себя чувствуете? Да? – мама звонко засмеялась и стала что-то слушать.
Слушала довольно долго, а потом дождалась, когда можно будет сказать, и сказала:
