– Да как же я могу тебе это сказать? – искренне поразился Колупаев. – Что же, я врать должен?
Тут я окончательно сломался и надолго замолчал.
Мы шли уже довольно долго, сквозь совершенно незнакомые дворы, распугивая кошек, колотя по дверям, пиная пустые емкости и распевая песню: «Наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна!».
Всем этим занимался Колупаев, а я понуро замыкал процессию.
– Так! – сказал Колупаев. – Ну вот, кажется, мы и пришли. Теперь придется немного покопать. Некоторые приметы указывают нам на место захоронения.
– Чем копать? – покорно спросил я.
– Чем? – простодушно оглянулся Колупаев. – А вот... дощечка.
Я сделал несколько копков в мерзлой земле и измерил углубление. Оно было глубиной сантиметров пять. Руки мои дрожали, а из носа текла огромная капля.
Неожиданно я обнаружил, что Колупаева нет.
– Ты где? – заорал я. – Ты где?
...Он стоял метрах в десяти от меня, скрытый тенью от очередного забора, и с интересом следил за моими движениями.
– Лева! – проорал он, и его голос, как и полагается в приключенческих романах, был тут же унесен порывом ветра. – Я понял. Мы опоздали. Видимо, его уже выкопали.
Я медленно встал и сделал несколько шагов.
Колупаев не мог сдержать широкой улыбки.
– Так получилось, Лева! – улыбался он все шире и шире. – Его выкопали, наверное. Ну так получилось. Я тебе не наврал. Гадом буду, умереть не встать.
Наконец Колупаев дико заржал, и я тут же бросился его бить.
Все напряжение и весь страх последних дней выплеснулись из меня в этом диком поступке.
Никогда ни до, ни после я не нападал на Колупаева с этой гнусной и кровожадной целью.
Он сначала вяло отпихивался, очень удивленный моей прытью, а потом, разозлившись, коротко ударил мне по носу.
Пошла кровь.
Я сидел на земле и тихо рыдал.
Колупаев сидел рядом со мной и виновато оправдывался:
– Лева! Ты чего? Ты чего? Ты же сам любишь... все такое... Ты же сам говорил...
Грустно горела единственная лампочка над подъездом, шумел огромный весенний ветер над склоном горы, ведущей вниз, к Рочдельской улице, и я был рад, что все это, наконец, прошло навсегда.
– Ну чего ты, Лева? Чего ты, прям, не знаю, драться полез... Ну даже странно. Ну чего ты, а? – продолжал бубнить Колупаев.
Но я старался не смотреть на него.
Старался изо всех сил.
СЕКРЕТНАЯ ПОЧТА
Однажды я просто шел через двор справа налево. Совершенно не могу вспомнить, зачем я выполнял этот нелепый маневр.
И вдруг я увидел на траве бумажку.
Бумажка как бумажка, мало ли валяется на земле разных никому не нужных бумажек?
Но эта была необычная. Она была чем-то похожа на письмо. Я осторожно поднял, развернул его и прочел:
«Тот, кто перепишет это письмо десять раз, тому будет счастье, он станет красивый, богатый и сильный, он будет жить в Америке и есть акулье мясо, а также грип-фрукт. А кто это письмо выбросит или сожжет, у того будет страшная болезнь, туберкулез, гнойная скарлатина или паралич сердца. Не выбрасывайте это письмо, а перепишите его десять раз, отдайте вашим друзьям или бросьте кому-нибудь в почтовые ящики. Одна девочка переписала его тридцать раз и выиграла в лотерею пять тысяч рублей. А один мальчик выбросил его, заболел и умер. Прощайте. Ваш друг».
Я показал это письмо Колупаеву, и он стал изучать его вдоль и поперек.
Он сел на бордюр, достал лупу и начал разглядывать письмо на просвет, вверх ногами и просто так.
– Почерк женский! – важно сообщил он мне.
– А как ты почерк определяешь: женский или мужской? – заинтересовался я.
– А у них все буквы круглые, у баб, – сказал он мне со смехом. – Такие ровные-ровные.
– А возраст? – заинтересованно спросил я.
– Возраст? – задумался Колупаев. – Ну как тебе сказать, возможно, особа лет десяти или примерно так двенадцати с половиной.
– Ты еще скажи, что особа лет примерно сорока или восемнадцати с четвертью, – возмутился я.
– Дурак ты, Лева! – сказал Колупаев, по-прежнему внимательно разглядывая письмо. – Меня другое беспокоит – оно здесь случайно лежит или для нас?
– Конечно, для нас! – воскликнул я. – Это же ежу понятно!
– Ну... если для нас, – сказал Колупаев, – тогда мы поступим с ним вот так.
После чего он взял свою лупу, поймал солнечный луч, и поджег письмо. Письмо сначала задымилось, а потом и вовсе стало красиво полыхать. Как это у Колупаева получилось без всяких спичек – я просто ума не приложу.
– Колупаев! – заорал я с некоторым опозданием. – Ты зачем это сделал? Ты что? Чокнулся, что ли?
* * *
В этом месте вы можете подумать, что я испугался заболеть туберкулезом или гнойной скарлатиной. Да ничего я не испугался. Просто мне было жаль вещественного доказательства!
Как же мы теперь будем сличать почерка? Как искать преступника по цвету чернил? Я чуть не плакал от досады.
Но Колупаев только усмехался и глядел орлиным взором вокруг.
* * *
История не замедлила продолжиться. Стоило нам часиков в пять вечера вновь выйти к тому же месту, как под ногами у нас уже белел новый листок.
Колупаев достал фонарик (который мы ему подарили на день рождения) и направил на записку. Мы почти хором прочли текст новой записки.
«Эй, вы! Уроды!
Вам же было сказано, что это не просто письмо! Это ПОЧТА МИРА! (В этом месте Колупаев едко усмехнулся.) Его нельзя жечь! Его нельзя рвать! Это вам просто так не сойдет, с ваших вонючих рук! Учтите, что мы объявляем вам войну! (В этом месте Колупаев проницательно улыбнулся.) Теперь вы точно заболеете или умрете! Против вас сплотятся все честные и мужественные сердца! Мысли всех прогрессивных людей, которые переписали это письмо один миллион сто двадцать тысяч триста сорок три раза, обратятся против вас, против ваших грязных мыслей. Даем вам последний шанс! Завтра рано утром вы снова найдете под вашими грязными ногами письмо счастья. Если перепишите его, – мы вас простим. Не перепишете – пеняйте на себя! Не ваш друг».
На следующее утро мы вновь встретились на том же месте.
Никакого письма не было.
– Странно! – сказал Колупаев. – Очень странно. Ну-ка давай пройдемся вокруг дома. Сделаем-ка один кружок.
Мы прошлись мимо дома по Трехгорному валу и снова вернулись во двор. Но письма не было.
