Мама была поражена. Мы вышли на улицу и встали возле дверей магазина, чтобы выяснить отношения.
Маме страшно понравились жираф и обезьяна. Она твёрдо решила купить одного из них, чтобы поставить игрушку на видном месте. А может, ей самой очень хотелось потрогать её, помять, поиграть немножко.
…Но самое главное: маме хотелось, чтобы я обрадовался, забил в ладоши, закричал от удовольствия.
И вдруг я выбрал кошку.
«Зачем тебе эта кошка? — горячо говорила мама. — У неё и лапы не гнутся. А обезьяна может и ходить, и стоять, и сидеть!»
Из-за этой кошки мы потом не разговаривали целый день.
Потом появилась и собака, тоже с негнущимися лапами. Потом — ещё один, четвёртый медведь.
Я упрямо отказывался от машин, солдатиков и пистолетов в пользу своего «зоопарка».
Это расстраивало маму. Ей казалось, что я понемногу превращаюсь в девчонку. Но нет, она ошибалась.
…Укрывшись в крепости из подушек, держал оборону медвежий батальон. Истекая плюшевой кровью, кинжальным огнем отражали они атаки врага.
За спинкой кресла в засаде прятались слон и заяц. Они минировали железные дороги, брали пленных. Короче, это была настоящая плюшевая война.
Все стреляли. И шли в атаку.
Помню, как жёсткие контрразведчики Кот и Пёс пытали старого командира Мишу. Они избивали его своими жёсткими негнущимися лапами, и я с восторгом следил, как с деревянным стуком бьётся он своей опилочной головой в полированную ручку дивана, как жалобно и коротко стонет:
— У-у-у-у!
Больше всего мне нравилось разговаривать за всех сразу.
— Шагом марш! Вперёд! Слушать мою команду! Стрелять одиночными! Подпустить ближе! Ура! — орал я, сидя на диване, и тормоша несчастных зверей.
После каждого сражения я устраивал им ещё и разнос. Причём иногда с показательным расстрелом.
— Товарищи! — говорил я строгим голосом. — Так дальше дело не пойдёт. Опять всё не по плану, не по порядку. Где дисциплина?
Звери молчали, преданно глядя на меня.
Эти минуты были самыми лучшими. Они больше не ползали, не стреляли, не кричали истошными голосами. Я целовал их в холодные пластмассовые носы, прижимался щеками и шептал: «Мои дорогие, хорошие, любимые».
Потом я дремал на диване, убаюканный духотой и усталостью — властолюбивый и жестокий тиран. А звери лежали рядом, всё так же внимательно открыв глаза.
Но вскоре всё это кончилось.
Не выдержала потрясений голова облезлого медведя, оторвалась и полетела на пол со стуком, потом засыпала опилками всю комнату и мама, чихая, убрала безголового подальше. «Потом починим», успокаивающе сказала она.
Оставленный в наблюдательной пункте на абажуре настольной лампы, подгорел и расползся клочками серой ваты маленький слон Яков.
Вымок под ливнем и потерял весь свой лихой вид рыжий кот с негнущимися лапами и усами из лески.
Зверей запихали на антресоли. Когда никого не было дома, я подставлял стул и пытался достать их оттуда. На антресолях пахло старой одеждой, чем-то незнакомым и далёким, как прежняя жизнь. Звери были закинуты в самый дальний угол, задвинуты тяжёлыми чемоданами, и достать их оттуда я не мог. Я стоял на стуле, приподнявшись на цыпочки и смотрел в темноту.
Потом я спускался со стула и задумывался.
Зачем я заставлял их проливать кровь? Почему не играл с ними в больницу, путешествие или школу? Почему не поженил их?
…Но несмотря на всё это, они любили меня. Просто любили, как умеют любить все звери.
Такое у них было плюшевое мужество: любить, даже если тебе очень плохо.
ЖИВАЯ РЫБА
Как-то раз я пошёл мыть руки, включил свет и ахнул.
— Мама, кто это? — заорал я диким голосом.
В нашей ванной плавала огромная рыбина. Она беззвучно открывала рот, как будто хотела сказать: «Привет! А вот и я!»
В ванную вошла мама. Она вытерла мокрые ладони о передник и напряжённым голосом сказала:
— Это сом.
Я подошёл ближе. Сом не плавал. Он устало стоял на одном месте и жалобно выпучивал глаза. Длинные усы бессильно свисали вниз.
— Он у нас будет жить? — спросил я.
Мама как-то странно пожала плечами и снова пошла на кухню.
— Все покупали, и я купила! — крикнула она оттуда. — Знаешь, какая очередь была!
(Сом шевельнул плавниками и отвернулся. Ему было стыдно, что он попал сюда, в нашу малюсенькую ванну. Но ничего поделать с этим было нельзя).
— Мама! — закричал я и бросился на кухню. — Пусть он живёт! Мы не будем его есть, правда?
— Послушай, — сказала мама. — В хлорной воде он даже до вечера не протянет. Его надо скорей оглушить, чтобы не мучился.
— Оглушить? — не поверил я. И оглянулся — чем же у нас можно оглушить такого огромного сома?
Мама показала на старый столовый нож с массивной железной рукояткой. Нож, покоробленный и помятый, одиноко лежал на белом кухонном столе.
Я вернулся в ванную и подпустил сому холодной водички. Он благодарно шевельнул усами, а потом выпучил глаза ещё больше — видно, вода и вправду была хлорная.
— Мам, а зубы у него есть? — спросил я громко. Мама опять вошла в ванную и оценивающе взглянула на сома. Видно, этот вопрос её тоже интересовал.
— Вообще не должно быть, — сомневающимся голосом сказала она. — Знаешь, ты лучше иди. Погуляй. Я тут лучше одна. А то будешь тут меня нервировать. А я и так нервная, без тебя.
Я отправился надевать ботинки. Но шнурки что-то никак не хотели зашнуровываться. В ванной послышалось какое-то подозрительное бултыхание.
Я бросился туда. Ой! Оказывается, я забыл выключить воду. Сом всплыл почти до самого края, и с надеждой глядел на меня.
Он оживился. Мотнув плавниками, он проплыл туда-обратно поперек ванны. Это не стоило ему больших усилий — сом просто повернулся вокруг хвоста. В зеленоватой воде сверкнуло светло-серое брюхо.
— Мама! — крикнул я. — А он не выпрыгнет?
Раскачавшись от движений могучего тела, вода приятно плескалась через край, мне на ботинки. Прямо море какое-то. Или река Волга.
Теперь сом был совсем близко, я даже хотел потрогать его, но в этот момент вошла мама. В руке у неё был нож. Лицо у мамы было очень испуганное.
— Уйди, пожалуйста, — тихо попросила она. Я прижался к стенке и молча помотал головой.
Мама медленно перехватила нож — она хотела стукнуть сома рукояткой. Поджав губы, она вгляделась в сома, зажмурилась и ударила.
