Сняла пальто, не зажигая света в комнате,
разобрала постель, легла и натянула одеяло на голову. Свет в прихожей оставила
включенным. Я боялась, что не смогу уснуть, но заснула, кажется, мгновенно. В
ту ночь мне снился сон, который уже давно не приходил ко мне и который, как мне
каралось, я успела забыть. Жаркий летний день, деревенский пруд, стайка
ребятишек плещется возле берега. Вон та маленькая девочка — это я. На мне
желтые трусики и резиновая шапочка. Она мне очень нравилась, я всегда надевала
ее, когда шла купаться, хотя волосы все равно намокали. Я старательно собирала
волосы в пучок и натягивала шапочку. Из-за этой шапочки я казалась себе очень
взрослой. Может, потому, что у моей двоюродной сестры была точно такая же, а
она уже большая девочка. Мальчишки катят к воде камеру, так накачанную
воздухом, что она не проминается под руками. Камера падает в воду, брызги
разлетаются во все стороны. Дети визжат, отворачиваясь, закрывая лица
худенькими загорелыми до черноты руками. Потом залезают на камеру, толкаясь,
пихаясь, сбрасывая друг друга, весело визжат. В конце концов их остается
четверо — двое мальчишек и две девочки, одна с косичками, другая в зеленой
шапочке. Они садятся поудобнее, свесив ноги, отчаянно колотят ими по воде,
камера с детьми все дальше и дальше уплывает от берега. Мне, не той маленькой
девочке, а сегодняшней, взрослой, становится горько, потому что я знаю, что
будет дальше. Вот спрыгнул один мальчишка, потом второй, они наперегонки плывут
к берегу. «А ты плавать не умеешь», — слышу я насмешливый голос девочки с
косичками. «Это ты не умеешь». — «Я умею, а ты нет». Я встаю на
четвереньки и отважно бросаюсь в воду. Девочка с косичками, не удержавшись,
тоже падает в воду, камера от толчка переворачивается и задевает ее по голове,
девочка исчезает под водой, но та, другая, в зеленой шапочке, этого не видит.
Вытянув шею и отчаянно колотя руками по воде, она плывет к берегу, счастливо
крича: «Попробуй догони». Но та, вторая, ее не слышит. Раскинув руки, она
медленно опускается на дно. Сквозь зеленоватую воду я вижу ее лицо, ее
раскинутые руки, открытый рот. Я хочу крикнуть: «Помогите!», кричу, но меня
никто не слышит, невозможно докричаться до прошлого.
Дети, там, на берегу, ничего не замечают,
мальчишки спорят, кому плыть за камерой, а девочка в зеленой шапке, довольная,
гордая своей победой, бежит по тропинке, размахивая руками: «Не догонишь, не
догонишь».
Я проснулась от собственного крика. Вскочила и
быстро огляделась. В прихожей горит свет, за окном ночь. Это просто кошмарный
сон. Ничего нет. И никогда не было. То есть этот сон снился мне и раньше,
теперь я совершенно отчетливо вспомнила. И сам сон, и как я просыпалась с
залитым слезами лицом, а мама, обняв меня, шептала: «Не бойся, это тебе
приснилось». А сон приходил вновь и вновь. Мама повела меня к врачу. Седые
волосы выбивались из-под белой шапочки, женщина казалась мне старой и очень
строгой, хотя говорила со мной, ласково улыбаясь. Голос ее звучал тихо,
успокаивающе. «Снов не надо бояться, деточка».
Сколько лет мне тогда было? Пять, шесть? Я
вдруг очень отчетливо представила лицо утонувшей девочки. Две косы, банты вечно
развязываются, и красные ленты болтаются за ее спиной. «Ты — Улька-зверулька!»
— кричит она, и это кажется мне невероятно обидным, слезы душат, я сжимаю
кулаки, крича в ответ; «А ты, а ты…», и ничего не могу придумать.
«Ленка-пенка», — наконец озаряет меня, я вытираю слезы, довольная собой.
«А тебя зовут, как старенькую бабушку!» — кричит она. В ее устах мое имя как
оскорбление, и я опять начинаю реветь, потому что «Лена» звучит совершенно
обыкновенно, вызывая у меня страшную зависть к обладательнице этого имени.
— Ее звали Лена, — пробормотала я,
нащупав ногами тапочки. Я сидела, опершись ладонями в колени, сердце бешено
стучало, я слышала звук своего дыхания, тяжелого, с хрипом, и вдруг точно ветер
прошел по комнате, касаясь моих плеч, а меня сковал ужас, я отчетливо ощущала
чье-то присутствие, я не могла этого объяснить, но точно знала, что рядом
кто-то есть, незримый, но всевидящий. Я сцепила зубы и замерла, боясь, что
закричу от ужаса. Я знала, что крик не поможет, зажмурилась, сжалась в комок.
Не помню, сколько я так сидела, небо за окном
начало сереть, я смогла глубоко вздохнуть и подняться. Включила свет,
убежденная, что это не поможет справиться со страхом, в темноте или при свете,
он рядом. Нечто, не поддающееся определению, то, чему не было слова в привычном
языке. Может быть, Азазель? Пожалуй, я даже была готова смириться с его
присутствием, не это меня сейчас волновало.
Я достала из шкафа альбом со своими детскими
фотографиями. Вот мне три года. В то лето мы ездили в Евпаторию. Ботанический
сад, кусты роз… опять море. Так, это уже следующий год, мое четырехлетие. Новогодний
утренник в детском садике. День рождения двоюродной сестры, мой день рождения,
опять утренник. А вот летние фотографии, под ними подпись «Геленджик» и дата.
Здесь мне уже шесть лет. Каждое лето мы ездили куда-то отдыхать, и после каждой
такой поездки непременно оставались фотографии. Я пролистала альбом до конца.
Вот здесь я уже в третьем классе, прекрасно помню эту поездку в Судак. Только
на память об одном лете не осталось фотографий, лето, когда мне исполнилось
пять лет. Я проверила другие альбомы, хотя прекрасно знала, что, если бы
какие-то фотографии остались, они были бы в первом альбоме. Моя мама отличалась
невероятной аккуратностью, все было разложено по годам и подписано. Я вновь
вернулась к первому альбому. Лето, новогодние утренники, день рождения, а вот
мы на даче у моей тетки, желтая листва, трехколесный велосипед. Велосипед мне
купил папа, когда я пошла в подготовительную группу детского сада, то есть
здесь мне уже шесть лет. Выходит, мама все же перепутала фотографии, эти должны
быть после Геленджика. Я аккуратно вынула верхнюю. Фотографии явно переставляли
местами. А вот и подпись, тщательно зачеркнутая. Три фотографии зачем-то
поменяли местами. Или те, что были здесь, убрали, а на их место определили
сделанные годом позже?
