Пролог
То, что я пытаюсь здесь делать, вероятно,
вообще неосуществимо с помощью слов. Вероятно, этого можно добиться только в
музыке. Я же хочу попытаться сделать это словами. Я хочу придать рассказу
структуру, которой обладает только повествование – начало, середина и
конец, – одним словом, полное развертывание событий в фразах, правдиво
отражающих воздействие этих событий на автора Вам совершенно не обязательно
знать композиторов, часто упоминаемых на этих страницах: Бетховена, Моцарта,
Чайковского, надрывную игру деревенских скрипачей или мрачное звучание
гаэльских скрипок. Мои слова должны донести до вас саму суть звучания.
Если этого не произойдет, значит, существует
нечто, что никак не поддается словесному описанию. Но раз эта история живет во
мне, я вынуждена ее поведать: свою жизнь, свою трагедию, свой триумф и его цену
– у меня нет иного выбора, кроме как попытаться выразить все это на бумаге.
Итак, мы начинаем… Не старайтесь связать
события моей жизни в одну цепочку, словно бусины четок. Ничто подобное не
входило в мои намерения.
События вырываются наружу в совершеннейшем
беспорядке, как подброшенные вверх бусины. Но если бы все таки их нанизать и
сделать четки – а лет мне ровно столько, сколько бусин в четках: пятьдесят
четыре, – мое прошлое все равно не представляло бы собой складное
описание, в котором нашлось бы место и для тайн, и для грусти, и для радости
или славы. Никакое распятие в конце пути не искупает грехов за пятьдесят четыре
года. Я опишу здесь только яркие моменты, которые важны для повествования.
Представьте меня, если угодно, в образе отнюдь
не старой женщины. Пятьдесят четыре по нынешним временам – пустяки. Нарисуйте в
своем воображении, если это обязательно, невысокую пухленькую особу с
бесформенным торсом, отравившим всю мою взрослую жизнь, и при этом с детским
личиком и пушистыми темными волосами, густыми и длинными, с тонкими запястьями
и лодыжками. Накопленный жирок не изменил выражение моего лица – оно осталось
таким же, как и в год моего двадцатилетия. Стоит мне облачиться в какую-нибудь
одежду свободного покроя, как я становлюсь похожей на маленькую молодую женщину
с гитарообразной фигурой.
Создавая мое лицо, природа проявила доброту,
но не переусердствовала в этом: типичная ирландско-немецкая физиономия квадратной
формы, большие карие глаза и челка над бровями, скрывающая худшую черту моей
внешности: низкий лоб. «Какая хорошенькая!» – говорят о кубышках вроде меня.
Черты лица не совсем заплыли жиром, так что
при определенном свете даже могут показаться сносными, хотя и не очень
выразительными. Если какой-нибудь прохожий и обращает на меня внимание, то
только благодаря острому взгляду, в котором светится отточенный ум, а еще
потому, что, когда улыбаюсь, я кажусь действительно молодой.
Конечно, в том, чтобы оставаться молодой в
пятьдесят четыре года, сегодня нет ничего необычного. Но во времена моего
детства человек, проживший более полувека, считался старым.
Будь нам за пятьдесят, за шестьдесят – не
важно сколько, – мы все идем по жизни так, как позволяет делать это
состояние нашего организма: шагаем свободным легким шагом, одеваемся
по-молодежному, если, конечно, такой стиль нам нравится, сидим, небрежно задрав
ноги на стол, наслаждаемся беспрецедентным здоровьем… – в общем, стараемся
до последних дней сохранить интерес к жизни.
Такова героиня повествования – если мне
предстоит быть героиней.
А кто же герой? О, он прожил больше века.
Эта история начинается с его прихода.
Представьте себе мрачного и обеспокоенного
обольстителя – этакого лорда Байрона – на вершине скалы, что обрывается в
пропасть: задумчивого, таинственного, истинное воплощение романтизма… Да он
действительно заслуживал такой характеристики и полностью ей соответствовал. Он
распространял вокруг себя удивительную ауру величия – изысканного и глубокого,
трагичного и притягательного… Как «Стабат матер».
[1]
И он
заплатил за все. Заплатил…
Вот что произошло…
Глава 1
Он появился за день до смерти Карла.
Ближе к вечеру город приобретал сонный пыльный
вид, движение на Сент-Чарльз-авеню, как всегда, не затихало, и большие листья
магнолии полностью закрыли мощенную плитами дорожку, потому что я давно не
выходила, чтобы подмести ее.
Он дошел до моего угла, но не стал переходить
на другую сторону. Вместо этого он остановился перед цветочной лавкой, повернулся
и, наклонив голову, посмотрел на меня.
Я стояла у окна за занавеской и все видела. На
фасаде нашего дома много таких длинных окон и несколько широких просторных
крылец. Я наблюдала за улицей, за спешащими по ней машинами и людьми – просто
так, бездумно, без всякой на то причины, как делала всю свою жизнь.
Разглядеть меня за плотной занавеской не
так-то легко.
Движение на углу интенсивное. Но тюлевая
занавеска, хоть и порвана, все еще остается достаточно плотной, чтобы обитатели
дома не чувствовали себя на виду у всего мира.
В тот раз скрипки при нем не было – только
мешок висел через плечо. Он просто стоял и смотрел на дом, а потом повернулся,
словно достиг конца пути, и теперь направлялся обратно, не торопясь, пешком,
точно так, как пришел сюда, – обыкновенный прохожий, совершающий вечернюю
прогулку.
Он был высок и сухопар, но отнюдь не лишен
привлекательности. Неухоженная темная шевелюра, волосы длинные, как у
рок-музыкантов, заплетенные в две косы, чтобы не падали на лицо. Помню, когда
он повернулся, мне понравилось, как они рассыпались по спине. Поэтому помню и
его пальто – старое черное, ужасно пыльное, словно он ночевал в пыли. Мне
запомнились блестящие черные волосы – нечесаные, длинные и очень красивые – на
фоне этого пальто.
У него были темные глаза – я это разглядела
несмотря на большое расстояние – те выразительные, глубоко посаженные глаза,
которые кажутся очень загадочными под изогнутыми бровями, пока не подойдешь
поближе и не разглядишь в них теплоту. Он был долговяз, но не без изящества.
Он смотрел на меня и смотрел на дом. А в
следующую секунду пошел прочь, легким шагом, чересчур размеренным, как мне
показалось. Хотя что я могла в то время знать о призраках? Или о том, как они
ходят, оказавшись в нашем мире?
Он вернулся спустя два дня после смерти Карла.
Я никому не сообщила, что Карл умер, и автоответчик продолжал за меня лгать.
Эти два дня принадлежали только мне.
