— Ну что ты, глупенький, — ворковала Ника. Она-то думала, что я просто изобрёл повод пристать к ней с нежностями. «Пусть так и думает пока что», — решил я, чмокнул Нику в лоб, и мы отправились дальше, благо впереди уже маячила реклама «Соточки» — изображение сотенной купюры, — откуда мне подмигивал неизвестный тип в странной одежде, должно быть, какой-то шоумен древности. Ехидный старец напоминал мне о необходимости обналичить немного денег. Я рассудил, что особого вреда не будет, если мои координаты узнают в заштатном банке, остановился у первого попавшегося банкомата, и тот отслюнил мне тощую стопку бабок. Глупо, не спорю. И счёт могли заблокировать, и меня поймать в момент, но нам повезло — новый владелец мэрской корпорации тогда был занят куда более серьёзными делами, чем охота за каким-то Нетребкой. Это развлечение он оставил на сладкое, справедливо считая, что никуда мне с глобуса не деться.
Ника наотрез отказалась поселиться в разные номера. Тогда я решил, что милая моя просто боится. Теперь не знаю даже, что и думать. Не хочется верить в такую дальновидность и такое коварство, Ника человек честный и прямой. Интуиция сработала, так я считаю. Как бы там ни было, но в душ она отправилась без конвоя и пробыла там долго. Я вернулся в номер часика на пол раньше неё, кое-как запихал наши шмотки в малюсенький ящик, настроил в чёртовом саркофаге человеческую температуру и стал задрёмывать, но, услышав, как Ника шаркает своими теннисными туфлями по кафельной плитке коридора, высунул голову наружу.
— А, вот ты где! — обрадовалась она. — Я уже собиралась стучать во все подряд.
— И достучалась бы, — буркнул я, оглядывая её фигурку в халате.
— Может, ты поможешь даме вскарабкаться?
Я молча протянул руку.
Оказывается, помощь была нужна не самой даме, а её туфлям. Они были отправлены на покой одна за другой, а дама, пока я пытался закрыть дурацкий ящик для вещей, вошла самостоятельно, хоть и не без затруднений.
— Тесно как! Не понимаю, Дрю, как тут могут поместиться три человека; скажи, что ты врал. Здесь и для меня одной… Тут второй подушки нет? Слушай, почему так жарко? Это гостиничный номер или микроволновая печь? Дрю, подвинься. Нет, весь можешь не двигаться, локоть убери. Не локоть? А что?
Я повернулся на другой бок и прижался к ней спиной. Спать хотелось зверски, аж в голове мутилось; временами я проваливался в дремоту, как будто нырял с головой в тёплую воду.
— Дрю, мне кажется, можно уже выключить свет. Да? Ты не против? Как бы это сделать? Ага, я поняла. Нет, это не та, это вентилятор. А это? Видео. Фу, как громко! А это? Часы. О, здорово. Очень удобно, правда? Я поставлю будильник на семь часов, хорошо? Где же свет выключается? Все кнопки кончились. Андрей, где здесь?..
— Там, — сказал я, вынырнув из дрёмы в очередной раз. Перед глазами была ещё парковая дорожка и голые ветви, а вместо плафона светильника — луна.
— А!
Ника выключила свет и стала возиться, умащиваясь. Мне было хорошо. Голова больше не болела, шея тоже, спину грело живое тепло, мне чудилось, что мы с Никой в лодке, которую раскачивает на ленивой высокой волне. Я задремал снова, потом вздрогнул во сне — приснилось, что лодка толкнулась носом в берег. Голос Ники в темноте говорил тихонько:
— Такой у нас был дом над рекой. Слышишь, Андрей? Очень далеко от города, там одни фермеры живут. Мать учила фермерских детей, отец работал кодером на какую-то фирму. А я… Да, там красиво, лес, река и всё такое, но глушь, тоска. Зимой снегу по пояс, летом жарко.
«Да, жарко, солнце спину греет», — подумал я, просеивая между пальцами тёплый речной песок, затем глянул на ближний холм, на плече которого дом под полосатой серой крышей. Веранда. С неё вид на реку и лес. На веранде женщина. Машет мне. Я попробовал подняться и проснулся. Это сон, дрёма. Я спал, Ника рассказывала:
— Ни у кого из соседей не было Сети, только у нас, и отец всё время ругался, что канал узкий, невозможно работать. Однажды он получил большой заказ и, чтоб не мучиться с нашим узким каналом, поехал на время в город. Я потом только узнала, какой это был заказ — прошивка для смел-чипа. Мэрия этим делом очень интересовалась, особенно господин Палинский. Но он тогда ещё мэром не был. И ясно теперь, зачем ему понадобилось убедить отца вживить себе чип. Понимаешь, Дрю…
Всё я, конечно, понимал. Теперь трудно разобраться, что мне было известно раньше, что рассказала мне той ночью Ника, а что я увидел во сне, околдованный её голосом и запахом её волос. Отец Ники вживил себе смел-чип одним из первых. Возможно, он поймался на обычную мэрскую наживку. Вы прекрасно знаете, о чём я. «Тем, кто испробует на себе, — бесплатно», — так всегда заманивали в мышеловку доверчивых простаков, так их ловят сейчас и будут ловить во веки веков, ресет. Отец Ники домой не вернулся. Мать отправилась в город на розыски и тоже не вернулась. Неизвестно, муж ли убедил жену модифицироваться, или она сама решила сделать это, отчаявшись достучаться до сознания своего благоверного из реального мира, но Ника осталась одна. Чип-модифицированные граждане, ставшие функционерами мэрской партии, не интересовались судьбой естетов. Две недели спустя государственный ювенильный исполнитель забрал оголодавшую девочку из дому и отвёз в интернат для айдиотов. Дом на склоне холма был продан, а деньги пошли на благое дело — привлечение новых овец в мэрское стадо в преддверии выборов. Формально Ника не была сиротой, её родители живы и теперь, но я никогда их не видел, да и не хотел бы видеть, особенно отца. Человек я спокойный, но могу не справиться с желанием дать кому-нибудь в морду.
Я видел всё это так же, как вижу вас. Опустевший дом, голые ветви садовых деревьев, полную луну и бегущие по небу ночные облака. И отражение худенькой девочки в большом тяжёлом зеркале прихожей. Глаза её.
Потом был интернат. Там, в реалскуле Ника познакомилась с Бенито. Общность интересов, понимаете? Он кричал на всех углах, что ненавидит мэра и его чипанутую партию, туманно и очень красиво рассказывал о борьбе. И Ника слушала, развесив уши, до тех пор, пока Бенито не сболтнул в пылу пустяковой размолвки, что он не обычный какой-нибудь айдиот, а сын Самого Его, хоть и внебрачный. Врал Беня или нет, Ника выяснять не стала.
Это я тоже видел. Зеркало с трещиной в интернатской умывальной комнате, и в нём — искажённое гримасой отвращения лицо моей милой. Мне хотелось быть рядом, а ещё лучше — забрать её оттуда. Я так и сделал, но вот это уж точно случилось во сне. Мне вообще снились той ночью странные сны. Последний помню очень хорошо.
В этом сне у меня было две пары ног и две пары рук. Я лежал в мягчайшей куче опавшей листвы, такой большой, будто в ней были собраны все золотые и багровые листья мира. Небо надо мной сияло живой синевой, но почему-то вместо солнца в нём царила полная луна. От листвы пахло не сухой, тёртой в порошок смертью, нет. Я вдохнул жизнь и рассмеялся от счастья, обнимая себя двумя парами рук, но в ту секунду, когда мне показалось, будто я знаю рецепт своего счастья, небо расколол гром, и всё исчезло. Я услышал:
