Кей вновь посмотрел на трибуну. Там суетился паренек в форме таурийской полиции – стряхивал невидимые пылинки, передвигал хрустальный бокал, добиваясь ведомой лишь ему симметрии.
– Задерживается Грей.
– Прекрасно. – Ванда скупо улыбнулась. – Император всегда был точен на церемониях.
Едва слышно заиграла музыка. Гимн Империи поплыл над залом, на мгновение заглушенный шорохом тысяч встающих людей. Паренек быстро шмыгнул в сторону. Из темноты сцены выступил мужчина в нарочито старомодном костюме. Длинные, блестящие от лака волосы падали на потертый пиджак. Мужчина взмахнул рукой, поднося к губам микрофон.
– Сам Микеле-Микеле, – с явным удовольствием сказала Ванда. Лучший тенор Империи и прежде сопровождал Грея в Преклонениях Ниц.
Империя… Империя… —
тихо, словно пробуя голос, пропел мужчина. Зал отозвался слитным многоголосым эхом:
– Империя…
Дач, плотно сжав губы, смотрел на певца. Потом протянул, почти точно скопировав голос Микеле-Микеле:
– Империя.
Сцену окутало облако голубого света. Певец встал на одно колено и взлетевшим голосом запел:
Империя, Империя, ты самая могучая,
Империя, Империя, любимая моя…
Дач шевелил губами, повторяя слова. Империя не виновна ни в чем. Виновны только люди.
И снова поднят стяг…
Микеле-Микеле, не вставая с колен, повернулся в темноту сцены. Облако света уже сформировало флаг.
– Внимание, – шепнула Ванда. Сквозь бесплотный мираж шел Император.
На мгновение Дач ощутил разочарование. Грей не казался человеком, вторые сутки подвергающимся психоломке. Такой же, как на картинах и в TV-передачах. Плотный, пожилой, лишь одетый сейчас не в эндорианскую тунику, а в шорты и короткую рубашку по моде Таури.
Он мог быть кем угодно – но не безумцем.
Грей опустился на колено перед Микеле-Микеле. Красно-голубой флаг бился за его спиной.
– Не перед человеком преклоняюсь, перед Империей, – неожиданно хрипло сказал Микеле-Микеле. У него словно было два голоса – для пения и для разговора.
– Не Империя преклоняется, а Император, – ответил Грей.
Они поднялись – Грей пожал руку певцу, и тот неторопливо ушел в темноту.
Дач почувствовал возбуждение. Голос! Голос Императора изменился. В нем отчетливо прорезался эндорианский гортанный акцент, от которого Грей избавился столетия назад. Возрастная регрессия?
Кей взял Каховски за руку, быстро сжал пальцы. Ванда ответила неожиданно сильным рукопожатием. Она тоже заметила или почувствовала его радость.
Грей вышел к трибуне, низенькой, полупрозрачной, из серого стекла. Обвел взглядом зал, тихо произнес:
– Лучшие из лучших бойцов Империи колонизировали Таури. Я знаю, вы здесь, мои боевые товарищи…
Он тянул слова. Едва заметно, словно заставлял себя говорить, думая о чем-то другом.
– Сколько лет… сколько лет… Мы победили в войне, мы покорили Галактику. Помните? Тогда жизнь пьянила…
Зал сидел тихо, зал слушал. А вот в первом ряду, где вместе с планетарным руководством сидели придворные, возникло легкое движение. Император уклонился от намеченной речи.
Дач и Каховски обменялись торжествующими взглядами.
– …сейчас жизнь просто длится. Я чего-то ждал от этого Преклонения… не знаю. Увидеть ваши лица, понять, что я еще не стал живым знаменем…
Император обернулся к голографическому стягу, полощущемуся на сцене:
– Вам не надоели иллюзии? Уберите этот… фейерверк. Нельзя делать флаг символом, сквозь который можно пройти! Ваши знамена… сто раз подобранные в обломках звездолетов, поблекшие от излучений, где они? Вы отметили ими границы своих садов?
Зал зашумел. Едва уловимо, растерянно.
– Таури… Сад… Рай… Прожили жизнь и заслужили рай.
Сцена погрузилась во тьму, флаг погас. В глубине кто-то суетился, потом двое мужчин торопливо вынесли к трибуне настоящее знамя, поставили, прислонив. Знамя свисало вдоль древка, торжественности в нем было не больше, чем в тряпке.
– Так, – изменившимся тоном произнес Император. – Подданные мои… Верные сыны и дочери Империи! Я горд вступить на вашу землю – не Императором, человеком. Жемчужина наших планет Таури…
Он замолчал. В зале нарастал шум. Потом исчез разом – это включились звукоподавители.
– Мне его жалко… – прошептал Кей. – Ванда, мне его жалко!
Император стоял, облокотившись на трибуну, глядя себе под ноги. Сказал, наверное, еще тише, чем Дач, но его голос автоматика услужливо разнесла по всему залу:
– Трудно первые сто лет, господа. Дальше просто скучно. Заигрывать с меклонцами и булрати, грозить пальцем остальным. Пороть планетарных правителей… иногда…
В первом ряду медленно поднялась грузная фигура посла булрати. Постояла секунду, кто-то привстал рядом, быстро говоря что-то чужому. Булрати сел.
– О боги… – прошептала Ванда. – Это перебор…
Кей быстро посмотрел на Томми. Парень улыбался. Его явно забавляло происходящее.
– Я преклоняюсь перед вами. – Грей вышел из-за трибуны. Полуприсел, разводя руками. Это походило на кокетливый книксен, но уж никак не на положенное Преклонение Ниц. – Вы сумели слиться со своими деревьями.
Грей развернулся и неторопливо пошел в темноту. Зал молчал. Никакие звукоподавители не требовались, это была подлинная немая сцена.
– Пойдемте? – Томми тронул Кея за плечо.
– Пошли. – Дач протянул Каховски руку. – Полковник, выбираемся…
Ванда тяжело поднялась из кресла. В ее глазах была тоска.
– Кей, неужели через сотню лет и я… Идемте, мальчики. Сейчас наш мудрый президент начнет извиняться за Императора и призывать всех к покаянию.
Они еще не успели вызвать лифт, когда из зала донеслось:
– Господа! Император Грей погружен в раздумья о судьбе Империи. И упрек его справедлив. Вспомните…
Двери лифта отсекли звук. Кей спросил:
– Когда должен быть пик?
– Завтра, во время шествия. Дьявол, я сама испугана результатом.
– Вы прекрасно поработали, полковник.
Каховски покачала головой:
– Нет, что-то не так. Слишком быстрая реакция. Слишком быстрая.
В вестибюле, где огромные портреты таурийских актеров были на время декорированы имперскими флагами, уже толпились люди. Те, кто, подобно Каховски, не считал нужным слушать президента, те, кто почувствовал. Женщины в ярких накидках, мужчины в строгих официальных шортах и футболках. Кто-то направился к Ванде, она на ходу покачала головой:
